Полное собрание рассказов в одном томе.
Шрифт:
Андрей ушам своим не поверил.
– Ты опять? – с угрозой протянул Андрей.
– Следуйте за мной, гражданин! – И свояк пошел, не оглядываясь, к сараю.
– Чего ты? – не двигался с места Андрей.
– Иди, кому говорят! – прикрикнул свояк. – Действительно, малахольный.
Андрей оглянулся – никого в ограде нет. Он пошел к свояку. Вид его не обещал ничего хорошего. Свояк распахнул дверь сарая… А там, на плахе, маслено поблескивая смазкой, лежал… лодочный мотор. Новенький, только из сельмага. Свояк пнул его носком
– Бери, ставь на лодку.
– Как?..
– Говори «спасибо» и уноси, пока я не раздумал. Понял? Дарю.
– Как же так? – все не мог понять Андрей.
Свояк засмеялся, довольный.
– Вот так… Чего рот разинул? От малахольный-то… Бери – твой!
– Он же дорого стоит, – сказал Андрей. – Куда к черту…
Сергей Сергеич подошел к Андрею, больно – со злинкой – похлопал его по щеке.
– Бери… Я их те таких десяток могу купить. Помни Серьгу Неверова! Пошли.
Когда Андрей переступил порожек сарая, свояк Сергей Сергеич вдруг запрыгнул ему на спину и закричал весело:
– Ну-ка – вмах!.. До крыльца.
– Брось!.. – Андрей передернул плечами. – Ну?
Свояк сидел крепко.
– Ну, до крыльца! Ну! – Сергей Сергеич от нетерпения пришпорил в бока Андрею. – Ну!.. Шутейно же. Гоп! Гоп!.. Аллюром! Что, трудно, что ли?
Проклятый мотор! Черт его подсунул, не иначе. Стерва металлическая… Андрей у крыльца чуть не сбросил свояка через голову, чуть не зашиб его об ступеньки, потому что тот, когда скакали, еще и орал:
– Еге-ей! Скакал казак через долину!.. Гоп! Гоп!..
К счастью, никто не вышел из дома, и с улицы тоже не было видно, на ком это скачет гость Кочугановых «через долину».
Андрей пошел в дом, пинком расхлобыстнул дверь… Но на столе – увидел – стояла опять «Калгановая», вкусно пахло жареным мясом… В избе было чистенько прибрано, мурлыкало радио, жена Соня, довольная сверх всякой меры, суетилась в кути… Да черт с ним, что прокатил на спине! Что, действительно трудно, что ли? Зато теперь – с мотором, будь он проклят.
– Ну, как мотор-то? – спросила Соня.
– О так от!.. – выскочил вперед Сергей Сергеич. – О так от уставился на него и смо-отрит. Умора!.. – Свояк и Соня засмеялись, довольные. – Я говорю: бери скорей, пока не раздумал! А то ведь раздумаю!.. Ну, давай по рюмочке «Калгановой» – с обновкой. Чего стоишь? Не очухался еще? – Свояк опять засмеялся. И пошел к столу. Он снова наладился на тот тон, с каким приехал вчера.
Суд
Пимокат Валиков подал в суд на новых соседей своих, Гребенщиковых. Дело было так.
Гребенщикова Алла Кузьминична, молодая, гладкая дура, погожим весенним днем заложила у баньки пимоката, стена которой выходила в огород Гребенщиковых, парниковую грядку. Натаскала навоза, доброй землицы… А чтоб навоз хорошо прогрелся, она его, который посуше, подожгла снизу паяльной лампой, а сверху навалила что посырей
– Самовозгорание! – твердила она и показывала агенту и Ефиму палец. – Понимаете?
Это «самовозгорание» вконец обозлило и агента тоже.
– Подавай в суд, Ефим, – сказал он. – А то нас тут за дураков считают.
Валиков подал в суд. Но так как дело это всегда кляузное, никем в деревне не одобряется, то Ефим тоже всем показывал палец и пояснял:
– Оно бы – по-доброму, по-соседски-то – к чему мне? Но она же шибко грамотная!.. Она же слова никому не дает сказать: самозагорание, и все!
Муж Гребенщиковой, тоже агроном, был в отъезде. Когда приехал, они поговорили с Ефимом.
– Неужели без суда нельзя было договориться? Заплатили бы вам за баню…
– Это уж ты сам с ней договаривайся, может, сумеешь. Я не мог. Мне этот суд нужен… как собаке пятая нога.
– Не нарочно же она подожгла.
– А кто говорит, что нарочно? Только зачем же людей-то дурачить! Самозагорание…
– Самовозгорание. Это бывает вообще-то.
– Бывает, когда назём годами преет, да в куче – слежалый. А у ней за одну ночь самозагорелся. Не бывает так, дорогой Владимир Семеныч, не бывает.
Владимир Семеныч побаивался жены, и его очень устраивало, что дело уже передано в суд и, стало быть, чего тут еще говорить. Без него все решится.
– Разбирайтесь сами.
– Разберемся.
И вот – суд. Суд выехал из района по другому случаю, более тяжелому, а заодно решили пристегнуть и это дело, погорельское. Судили в сельсовете…
Шел Ефим на суд, как курва с котелком, – нервничал. Вспомнил чего-то, как один раз, в войну, он, демобилизованный инвалид, без ноги, пьяный, возил костылем тогдашнего предсельсовета Митьку Трифонова и предлагал ему свои ордена, а взамен себе – его ногу. Его тогда легко могли посадить, но сам Митька «спустил на тормозах», в суд не подал, хотя долго после этого пугал: «Подать, что ли, Ефим? А?»
«Ну да, а я сейчас, выходит, иду человека топить, – думал Ефим. – На кой бы она мне черт сдалась, если так-то, по-доброму-то?» И вспоминал, как гладкая Алла Кузьминична, когда толковала про самовозгорание, то на Ефима даже не глядела, а глядела на страхового агента, мол, Ефим Валиков все равно не поймет, что это такое – самовозгорание.
Протез Ефим не надел, шел на костылях – чтоб заметней было, что он без ноги. Ордена, правда, не надел: хватит того, что нашумел с ними тогда, после демобилизации.