Полное собрание романов и повестей в одном томе
Шрифт:
– Слуга-то был трезв вчера, – покашливая, говорит старший.
– Чепуха! – восклицает младший. – Он негодяй, я повторяю!
– Согласен, согласен, – глухим голосом отзывается старший, – я лишь хочу сказать, что он трезвый негодяй. Осеннее небо прозрачно над отейльским парком. Через некоторое время беседа становится оживленнее, и из окна дома можно видеть, что старший что-то упорно говорит младшему, а тот лишь изредка подает реплики.
Старший говорит о том, что он не может ее забыть, что он не может без нее жить. Потом начинает проклинать свою жизнь и заявляет, что он несчастен.
Ах,
– Позволь мне быть откровенным! – наконец восклицает он. – Ведь это глупо, в конце концов! Нельзя же, в самом деле, в твои годы возвращаться к жене, которая… опять-таки, ты меня извини, она не любит тебя.
– Не любит, – глухо повторяет старший.
– Она молода, кокетлива и… ты меня прости… пуста.
– Говори, – хрипло отвечает старший, – можешь говорить все, что угодно, я ненавижу ее.
Младший разводит руками, думает: «Ах! Дьявол бы побрал эту путаницу! То любит, то ненавидит!..»
– Я, знаешь ли, скоро умру, – говорит старший и таинственно добавляет: – Ты ведь знаешь, какая у меня серьезная болезнь.
«О господи, зачем я пошел в парк?» – думает младший, а вслух говорит:
– Э, какой вздор! Я тоже себя плохо чувствую…
– Мне пятьдесят лет, не забудь! – угрожающе говорит старший.
– Мой бог, вчера тебе было сорок восемь, – оживляется младший, – ведь нельзя же, в самом деле, чтобы человеку становилось сразу на два года больше, как только у него дурное расположение духа!
– Я хочу к ней, – монотонно повторяет старший, – я хочу опять на улицу Фомы!
– Ради всего святого, прошу тебя, уйди ты из парка! Прохладно. В конце концов, мне все равно. Ну, пытайся примириться с нею. Хотя я знаю, что из этого ничего не выйдет.
Двое возвращаются в дом. Старший скрывается в дверях.
– Ложись в постель, Мольер! – кричит младший ему вслед. Некоторое время он стоит около дверей и раздумывает. Открывается окно, в нем показывается голова старшего без парика и в колпаке.
– Шапель, где ты? – спрашивает человек в окне.
– Ну? – отвечает младший.
– Так как же ты все-таки полагаешь, – спрашивает человек в окне, – вернуться ли мне к ней?
– Закрой окно! – говорит младший, сжимая кулаки. Окно закрывается, младший плюет и уходит за угол дома. Через некоторое время слышно, как он зовет слугу:
– Эй, трезвенник! Сюда, ко мне!
На другой день солнце греет еще сильнее, не по-осеннему. Старший идет по аллее, но не волочит ноги, не роет тростью гниющий лист. Рядом с ним идет человек много моложе его. У него острый длинный нос, квадратный подбородок и иронические глаза.
– Мольер, – говорит младший, – вам надо оставить сцену. Поверьте, нехорошо, что автор «Мизантропа»… мизантроп! О, это значительно! Право, не хочется думать, что он с вымазанной физиономией на потеху партера сажает кого-то
– Дорогой Буало, – отвечает старший, – я не оставлю сцену.
– Вы должны быть удовлетворены тем, что дают ваши произведения!
– Они мне ничего не дают, – отвечает старший, – никогда в жизни мне не удавалось написать ничего, что доставило бы мне хотя бы крошечное удовлетворение.
– Какое ребячество! – кричит младший. – Извольте знать, сударь, что, когда король спросил меня, кого я считаю первым писателем царствования, я сказал, что это вы, Мольер!
Старший смеется, потом говорит:
– Благодарю вас от души, вы настоящий друг, Депрео, обещаю вам, что, если король меня спросит, кто первый поэт, я скажу, что это вы!
– Я говорю серьезно! – восклицает младший, и голос его разносится в пустом и прекрасном парке сьера Бофора.
Глава 31.
Мадлена уходит
Когда настала зима 1671 года, Мольер помирился со своей женой и, покинув Отейль, вернулся в Париж. В это время он заканчивал работу над пьесой «Ученые женщины», написанной им не по заказу, а для себя. Работал он над ней урывками, то возвращаясь к ней, то оставляя ее.
В то время, когда он писал «Ученых женщин», в том же доме, где он жил с Армандой, в маленькой комнате в верхнем этаже, тяжко хворала Мадлена Бежар. Театр она уже покинула, сыграв свою последнюю роль Нерины в «Господине Пурсоньяке» и произнеся свои последние слова на сцене:
– Как, ты позабыл [ [208] ] это бедное дитя? Нашу маленькую Мадлену, которую ты мне оставил как залог своей верности? Иди сюда, Мадлена, мое дитя! Пристыди своего отца за его бессовестность! Нет, ты не уйдешь из моих рук! Я всем покажу, что я твоя жена, и добьюсь того, что тебя повесят!
208
Как, ты позабыл… – «Господин де Пурсоньяк», д. 2, явл. 8. Нерина, «посредница в любовных делах», и ее помощница Люсетта разыгрывают роль двух брошенных жен Пурсоньяка, чтобы расстроить его предполагаемый брак с Жюли, дочерью богатого Оронта, и помочь ей соединиться со своим возлюбленным. Булгаков использует эту чисто комедийную ситуацию для многозначительного биографического намека.
Мадлена покинула не только театр, она вообще отказалась от всего мирского, стала необыкновенно религиозной, непрестанно молилась, оплакивала свои грехи и беседовала только со священником или со своим нотариусом. В январе 1672 года ей стало совсем худо. Она лежала на кровати, над изголовьем которой висело распятие, совершенно неподвижно.
Девятого января она продиктовала завещание, по которому все свое накопленное за жизнь достояние передавала Арманде, а Женевьеве и Луи назначала небольшие пенсии. Она предусмотрела и все другое, заказав заранее по себе траурные мессы и велев выдавать ежедневно по пять су в день пяти бедным в честь пяти язв господа нашего. Подготовив, таким образом, себя к смерти, она вызвала Арманду и Мольера и именем того же господа заклинала их жить в согласии.