Полное собрание романов и повестей в одном томе
Шрифт:
«Что это такое… Мозговая грыжа… Гм… он живет… Саркома… Гм… мягковата… Какая-то невиданная, жуткая опухоль… Откуда же она развилась… Из бывшего глаза… А может быть, его никогда и не было… Во всяком случае, сейчас нет…»
— Вот что,— вдохновенно сказал я,— нужно будет вырезать эту штуку…
И тут же я представил себе, как я надсеку веко, разведу в стороны и…
«И что… Дальше-то что? Может, это действительно из мозга… Фу, черт… Мягковато… На мозг похоже…»
— Что резать? — спросила баба, бледнея.— На глазу резать? Нету моего согласия…
И она
— Никакого глаза у него нету,— категорически ответил я,— ты гляди, где ж ему быть. У твоего младенца странная опухоль…
— Капелек дайте,— говорила баба в ужасе.
— Да что ты, смеешься? Каких таких капелек? Никакие капельки тут не помогут!
— Что же ему, без глаза, что ли, оставаться?
— Нету у него глаза, говорю тебе…
— А третьего дни был! — отчаянно воскликнула баба.
«Черт!..»
— Не знаю, может, и был… черт… только теперь нету… И вообще, знаешь, милая, вези ты своего младенца в город. И немедленно, там сделают операцию… Демьян Лукич. А?
— М-да,— глубокомысленно отозвался фельдшер, явно не зная, что и сказать,— штука невиданная.
— Резать в городе? — спросила баба в ужасе — Не дам.
Кончилось это тем, что баба увезла своего младенца, не дав притронуться к глазу.
Два дня я ломал голову, пожимал плечами, рылся в библиотечке, разглядывал рисунки, на которых были изображены младенцы с вылезающими вместо глаз пузырями… Черт.
А через два дня младенец был мною забыт.
Прошла неделя.
— Анна Жухова! — крикнул я.
Вошла веселая баба с ребенком на руках.
— В чем дело? — спросил я привычно.
— Бока закладывает, не продохнуть,— сообщила баба и почему-то насмешливо улыбнулась.
Звук ее голоса заставил меня встрепенуться.
— Узнали? — спросила баба насмешливо.
— Постой… постой… да это что… Постой… это тот самый ребенок?
— Тот самый. Помните, господин доктор, вы говорили, что глаза нету и резать чтобы…
Я ошалел. Баба победоносно смотрела, в глазах ее играл смех.
На руках молчаливо сидел младенец и глядел на свет карими глазами. Никакого желтого пузыря не было в помине.
«Это что-то колдовское…» — расслабленно подумал я.
Потом, несколько придя в себя, осторожно оттянул веко. Младенец хныкал, пытался вертеть головой, но все же я увидал… малюсенький шрамик на слизистой… А-а…
— Мы как выехали от вас тады… Он и лопнул…
— Не надо, баба, не рассказывай,— сконфуженно сказал я,— я уже понял…
— А вы говорите, глаза нету… Ишь, вырос.— И баба издевательски хихикнула.
«Понял, черт меня возьми… у него из нижнего века развился громаднейший гнойник, вырос и оттеснил глаз, закрыл его совершенно… а потом как лопнул, гной вытек… и все пришло на место…»
Нет. Никогда, даже засыпая, не буду горделиво бормотать о том, что меня ничем не удивишь. Нет. И год прошел, пройдет другой год и будет столь же богат сюрпризами,
Звездная сыпь
Это он! Чутье мне подсказало. На знание мое рассчитывать не приходилось. Знания у меня, врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет, конечно, не было.
Я побоялся тронуть человека за обнаженное и теплое плечо (хотя бояться было нечего) и на словах велел ему:
— Дядя, а ну-ка, подвиньтесь ближе к свету!
Человек повернулся так, как я этого хотел, и свет керосиновой лампы-молнии залил его желтоватую кожу. Сквозь эту желтизну на выпуклой груди и на боках проступала мраморная сыпь. «Как в небе звезды»,— подумал я и с холодком под сердцем склонился к груди, потом отвел глаза от нее, поднял их на лицо. Передо мной было лицо сорокалетнее, в свалявшейся бородке грязно-пепельного цвета, с бойкими глазками, прикрытыми напухшими веками. В глазках этих я, к великому моему удивлению, прочитал важность и сознание собственного достоинства.
Человек помаргивал и оглядывался равнодушно и скучающе и поправлял поясок на штанах.
«Это он, сифилис»,— вторично мысленно и строго сказал я. В первый раз в моей врачебной жизни я натолкнулся на него, я — врач, прямо с университетской скамеечки брошенный в деревенскую даль в начале революции.
На сифилис этот я натолкнулся случайно. Этот человек приехал ко мне и жаловался на то, что ему заложило глотку. Совершенно безотчетно, и не думая о сифилисе, я велел ему раздеться, и вот тогда увидел эту звездную сыпь.
Я сопоставил хрипоту, зловещую красноту в глотке, странные, белые пятна в ней, мраморную грудь, и догадался. Прежде всего, я малодушно вытер руки сулемовым шариком, причем беспокойная мысль: «Кажется, он кашлянул мне на руки»,— отравила мне минуту. Затем беспомощно и брезгливо повертел в руках стеклянный шпадель, при помощи которого исследовал горло моего пациента. Куда бы его деть?
Решил положить на окно, на комок ваты.
— Вот что,— сказал я,— видите ли… Гм… По-видимому… Впрочем, даже наверно… У вас, видите ли, нехорошая болезнь — сифилис…
Сказал это и смутился. Мне показалось, что человек этот очень сильно испугается, разнервничается…
Он нисколько не разнервничался и не испугался. Как-то сбоку он покосился на меня, вроде того, как смотрит круглым глазом курица, услышав призывающий ее голос. В этом круглом глазе я очень изумленно отметил недоверие.
— Сифилис у вас,— повторил я мягко.
— Это что же? — спросил человек с мраморной сыпью.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежно-белой палаты, университетской палаты, амфитеатр с громоздящимися студенческими головами и седая борода профессора-венеролога… Но быстро я очнулся и вспомнил, что я в полутора тысячах верст от амфитеатра и в 40 верстах от железной дороги, в свете лампы-«молнии»… За белой дверью глухо шумели многочисленные пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый зимний снег.