Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
– Нет, нет, – удержал ее Райский, – зачем для меня тревожить? Увижусь, когда воротится.
– Да как это ты подкрался: караулили, ждали и всё даром! – говорила Татьяна Марковна. – Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город – узнать. А ты опять – как тогда!
156
Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
– Бабушка!
– Ты ехал к себе, в бабушкино гнездо, и не постыдился есть всякую дрянь. С утра пряники! Вот бы Марфиньку туда: и до свадьбы и до пряников охотница. Да войди сюда, не дичись! – сказала она, обращаясь к двери. – Стыдится, что ты застал ее в утреннем неглиже. Выйди, это не чужой – брат.
Принесли чай, кофе, наконец, завтрак. Как ни отговаривался Райский, но должен был приняться за всё: это было одно средство успокоить бабушку и не испортить ей утро.
– Я не хочу! – отговаривался он.
– Как с дороги не поесть: это уж обычай такой! – твердила она свое. – Вот бульону, вот цыпленка… Еще пирог есть…
– Не хочу, бабушка, – говорил он, но она клала ему на тарелку, не слушая его, и он ел и бульон, и цыпленка.
– Теперь индейку, – продолжала она, – принеси, Василиса, барбарису моченого.
– Как можно индейку! – говорил он, принимаясь и за индейку.
– Сыт ли, дружок? – спрашивала она. – Доволен ли?
– Еще бы! Чего же еще? Разве пирога… Там пирог какой-то, говорили вы…
– Да, пирог забыли, пирог!
Он поел и пирога – всё из «обычая».
– Что же ты, Марфинька, давай свое угощенье: вот приехал брат! Выходи же.
Минут через пять тихо отворилась дверь, и медленно, с стыдливою неловкостью, с опущенными глазами, краснея, вышла Марфинька. За ней Василиса внесла целый поднос всяких сластей, варенья, печенья и прочего.
Марфинька застенчиво стояла, с полуулыбкой, взглядывая, однако, на него с лукавым любопытством. На
157
шее и руках были кружевные воротнички, волосы в туго сложенных косах плотно лежали на голове; на ней было барежевое платье, талия крепко опоясывалась голубой лентой.
Райский вскочил, бросил салфетку и остановился перед нею, любуясь ею.
– Какая прелесть! – весело сказал он, – и это моя сестра Марфа Васильевна! Рекомендуюсь! А гусенок жив?
Марфинька смутилась, неловко присела на его поклон и стыдливо села в угол.
– Вы оба с ума сошли, – сказала бабушка, – разве этак здороваются?
Райский хотел поцеловать у Марфиньки руку.
– Марфа Васильевна… – сказал он.
– Это еще что за «Васильевна» такая? Ты разве разлюбил ее? Марфинька – а не Марфа Васильевна! Эдак ты и меня в Татьяны Марковны пожалуешь! Поцелуйтесь: вы брат и сестра.
– Я не хочу, бабушка: вон он дразнит меня гусенком… Подсматривать не
Все засмеялись. Райский поцеловал ее в обе щеки, взял за талию, и она одолела смущение и вдруг решительно отвечала на его поцелуй, и вся робость слетела с лица.
Видно было, что еще минута, одно слово – и из-за этой смущенной улыбки польется болтовня, смех. Она и так с трудом сдерживала себя – и от этого была неловка.
– Марфинька! помните, помнишь… как мы тут бегали, рисовали… как ты плакала?..
– Нет… ах, помню… как во сне… Бабушка, я помню или нет?..
– Где ей помнить: ей и пяти лет не было…
– Помню, бабушка, ей-богу помню, как во сне…
– Перестань, сударыня, божиться: это ты у Николая Андреича переняла!..
Едва Райский коснулся старых воспоминаний, Марфинька исчезла и скоро воротилась с тетрадями, рисунками, игрушками, подошла к нему ласково и доверчиво заговорила, потом села так близко, как не села бы чопорная девушка. Колени их почти касались между собою, но она не замечала этого.
158
– Вот видите, братец, – живо заговорила она, весело бегая глазами по его глазам, усам, бороде, оглядывая руки, платье, даже взглянув на сапоги, – видите, какая бабушка, говорит, что я не помню, – а я помню, вот, право, помню, как вы здесь рисовали: я тогда у вас на коленях сидела… Бабушка припрятала все ваши рисунки, портреты, тетради, все вещи – и берегла там, вот в этой темной комнате, где у ней хранится серебро, брильянты, кружева… Она недавно вынула, как только вы написали, что приедете, и отдала мне. Вот мой портрет – какая я была смешная! а вот Верочка. А вот бабушкин портрет, вот Василисин. Вот Верочкино рисованье. А помните, как вы меня несли через воду одной рукой, а Верочку посадили на плечо?
– Ты и это помнишь? – спросила, вслушавшись, бабушка. – Какая хвастунья – не стыдно тебе! Это недавно Верочка рассказывала, а ты за свое выдаешь! Та помнит кое-что, и то мало, чуть-чуть…
– Вот теперь как я рисую! – сказала Марфинька, показывая нарисованный букет цветов.
– Это очень хорошо – браво, сестрица! с натуры?
– С натуры. Я из воску умею лепить цветы!
– А музыкой занимаешься?
– Да, играю на фортепьяно.
– А Верочка: рисует, играет?
Марфинька отрицательно качала головой.
– Нет, она не любит, – сказала она.
– Что же она, рукодельем занимается?
Марфинька опять покачала головой.
– Читать любит? – допытывался Райский.
– Да, читает, только никогда не скажет что, и книги не покажет, не скажет даже, откуда достала.
– Та совсем дикарка – странная такая у меня. Бог знает, в кого уродилась! – серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. – Не надоедай же пустяками брату, – обратилась она к Марфиньке, – он устал с дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам поговорить о серьезном, об имении.