Полное собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Шофер грузовика резко остановил свою машину, приблизившись к месту аварии. Три солдата и шофер бросились к лежащей на боку машине. Вероятно, подумали, что здесь несчастный случай, авария.
Стрелок Киселев и красноармеец Анисимов, у которого в руках остался заряженный автомат, взяли свое оружие на изготовку.
Вот фашисты сошлись вместе, чтоб, вероятно, поделиться своими впечатлениями. И тогда Василий Терентьевич подал знак рукой, чтоб стреляли. Красноармеец дал очередь, и два немца упали. Третий отскочил в сторону,
Теперь в руках партизан было четыре автомата.
Василий Терентьевич сказал:
— Лиха беда — начало… Уже с этим оружием мы сможем приступить к более крупной операции.
14. Не забудут до новых веников
Николай Иванович Травушкин считался в отряде неосторожным человеком. Когда ему об этом говорили, он сердился и доказывал, что он более осторожен, чем кто-либо, что он взвешивает все обстоятельства, как на аптекарских весах, и, только рассчитав все, поступает так, как подсказывает обстановка.
Такое мнение о Травушкине сложилось, вероятно, потому, что в начале своей партизанской деятельности он имел привычку оставлять гитлеровцам какую-нибудь памятку. Обычно он писал на листочке какое-нибудь предостережение, угрозу, а то и просто несколько слов, например: «Мстим за кровь советских людей».
И конечно, оставляя такие записки, он не раз задерживался для этого и тем самым не раз подвергал свою жизнь опасности.
Некоторые из товарищей говорили Травушкину, что писать такие записки — это есть, по их мнению, романтизм, совершенно излишний в такой смертельной войне.
На это Травушкин сердился и, как всегда немного заикаясь, говорил:
— В-вы не понимаете м-моей мысли. Х-хочу, чтобы фашисты покрепче з-запомнили, как ходить по нашей советской земле.
Однако вскоре Травушкин оставил эту свою привычку писать фашистам. Он нашел, что это недостаточно действует на них и что им нужны более сильные ощущения. Не записками, а пулей и гранатой нужно укреплять их память.
И поэтому, вместо записок, Травушкин стал уничтожать и сокрушать все, что было возможно, — все, что относилось к гитлеровцам.
Вот какой боевой огонь горел в сердце товарища Травушкина! Вот какая неукротимая ненависть пылала в его душе!
А ведь до войны он был обыкновенный колхозный счетовод. Он, правда, был городской житель, но у него оказались слабые легкие, и он, по совету врача, переехал в деревню и там стал работать колхозным счетоводом.
Пять лет он тихо и незаметно проработал в деревне и, вероятно, так бы и проработал всю жизнь, если бы не война.
И фамилия его и профессия говорили о мирных делах, о полях и о безмятежных просторах, о тихом конторщике, пьющем чай из белой глиняной кружки с обломанной
Но это было до войны. Теперь же эта фамилия устрашала фашистов более чем танк, идущий на них.
Травушкин не сидел на одном месте. И даже если отряд уходил передохнуть от боевых дел, Травушкин отпрашивался у командира — «сходить поразведать, что там у них».
И шел, взяв с собой одного или двух человек. Заходил в деревни, там, где это было возможно. Пугал полицейских. Тревожил и беспокоил врагов. Снимал охрану с мостов и с переездов. И нападал на проходящие машины и мотоциклы.
Это был неистовый человек, не знающий, что такое страх и какого он цвета.
Вот что однажды случилось летом сорок второго года.
С двумя разведчиками Травушкин шел «поглядеть, что там у них». Разведчики были молодые ребята по семнадцати лет. Вите Королеву даже не хватало до семнадцати. Он выглядел совсем подростком с нежным румянцем на щеках. Саша Горелов казался более взрослым, более строгим и сдержанным.
Часа три они молча шли по лесной, едва заметной тропе. Но вот показалась заросшая травой дорога. Травушкин надломил молодую елочку, чтобы не сбиться на обратном пути, и партизаны вышли на дорогу.
Еще шли часа два. Наконец где-то вдали послышался свисток паровоза. Потом партизаны услышали шум поезда, лязганье буферов. Видимо, партизаны подходили к какой-то станции.
Свернули с дороги, пошли лесом. Витя Королев сказал:
— Гроза идет…
Травушкин, добродушно усмехнувшись, сказал:
— Н-ну, ну… Еще неизвестно, к-как будет…
Витя Королев, переложив из кармана в карман связку веревок, сказал Травушкину:
— Хорошо бы, дядя Коля, взять нам хотя бы одного фашиста. Командир очень просил. Хотел поговорить с ним — что они предпринимают против партизан.
Саша Горелов сказал, строго поглядев на Витю:
— Смотря как сложатся обстоятельства.
Травушкин промолчал.
Партизаны вышли к опушке леса. Далее шел невысокий кустарник. За ним виднелась насыпь и железнодорожные пути. За путями стояло красное кирпичное здание в один этаж.
Подойдя ближе к насыпи, партизаны залегли в кустах.
Был жаркий июльский день. По платформе ходили солдаты. Гражданской публики почти не было. И только несколько человек жалось в сторонке.
Окна станции были раскрыты. И там в помещении виднелись солдаты. Они обедали, ожидая, видимо, посадки.
Небольшой состав из 12 классных вагонов стоял на путях. Другой состав из теплушек маневрировал.
Вот отцепили две теплушки, и паровоз подвел их к деревянному складу для разгрузки.
Травушкин тихо сказал:
— С-сходить бы на платформу… С-сунуть бы им г-гранату в окно… 3-запомнили бы, к-как обедать у нас…
Саша Горелов сказал:
— Неосторожно поступите, дядя Коля. Погодите, скоро стемнеет.