Полное собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Летом этого года немцы заняли город С. Многие жители ушли. А некоторые из нас остались.
Сначала мы собирались у товарища Ф., а потом перенесли место явки в лес.
Комендант этого города — немецкий майор, некто Пельц, — с первых же дней войны проявил себя как отъявленный злодей: многих жителей он расстрелял, иных повесил, а многих порол и сажал в тюрьму.
И тогда мы вынесли ему приговор — убрать его с нашего пути.
Стали за ним следить. И вот однажды он вечером шел по улице, мы втолкнули его
Взяли у него бумаги. По бумагам видим — не тот: не майор, а полковник, и не Пельц, а еще как-то по-ихнему.
Один из нас, некто Алексей, лично видел коменданта. Он говорит:
— Странно. Очень похож: белобрысый, светлые глаза.
Только против майора этот как будто полней и брюхастей.
Стали мы снова караулить майора. Видим, идет по переулку.
Спрашиваем Алексея:
— Этот? Алексей говорит:
— На этот раз не ошиблись: майор.
Мы закололи майора кинжалом. А на другой день узнаем из приказа, что снова подкололи не того: подкололи сельскохозяйственного офицера, обер-лейтенанта по фамилии Нагель.
Алексей говорит:
— Я не физиономист. Пусть вам кто-нибудь другой указывает. Они мне все на одну морду.
Хотели мы лично увидеть коменданта. Пытались войти в комендатуру, но нам не удалось.
Тогда достали фотокарточку майора. Его портрет. Стали ходить с портретом.
Короче говоря: убрали еще одного. Но и тот был не тот. Четвертого спрашиваем:
— Вы фон Пельц?
Тот говорит:
— Фон Пельц умер в больнице от брюшного тифа вскоре после вступления в должность коменданта.
— Тогда, — говорим, — понятно, почему мы ошибались.
Спешно отступая, немцы эвакуировали один госпиталь. В госпитале имелось отделение психических больных.
Этих своих психических немцы погрузили в автобус и направили в тыл.
Ночью автобус остановился в деревне Н., чтобы утром следовать дальше.
Психических заперли в сарай. И сарай закрыли на замок.
Однако в темноте и в спешке немцы недосмотрели, в какой сарай они заперли свой груз. Сарай был недостроен: в нем отсутствовала четвертая стена.
Быть может, психические и не удивились этому обстоятельству. Это было, так сказать, на уровне их больной фантазии.
В общем, ночью все психические разбежались.
Встав на рассвете, чтобы следовать дальше, немцы обнаружили пустой сарай.
Началась ловля психических.
Поймав двух или трех больных, немцы, торопясь и паникуя, проследовали дальше.
Остальные психические стали попадаться частям нашей Красной Армии.
Идет наша санитарка по полю. Слышит, стон раздается. Наклоняется к кустам. Видит: немчик лежит. Лет девятнадцать ему, не больше.
Ранен в ногу и в руку. Стонет.
Санитарка наклонилась к нему. Разрезала костюм. Накладывает повязки.
Тот кивает головой: дескать, благодарю.
Санитарка спрашивает:
— Как звать-то тебя? Имя?
Молчит.
С грехом пополам санитарка спрашивает по-немецки.
— Вас, —
— Роберт, — говорит. Санитарка говорит:
— Эх, Роберт, Роберт! Небось, — говорит, — понимаешь, как вас одурачили — пустили против России драться. Вот и лежишь теперь в кустах с разбитой ногой. Еще скажи спасибо, что я твой стон услышала. А то бы тебя тут вороны склевали.
И вот накладывает она повязки. Заматывает марлю. И вдруг чувствует: что-то кольнуло ее в спину.
Оглядывается — нет никого.
Вдруг видит: немчик держит в левой руке кинжал и вновь замахивается. Значит, один раз не удалось. И вот снова собирается кольнуть. А рука левая. Сам слабый.
Санитарка говорит:
— Ты что же, мерзавец, делаешь?
Молчит. Только губы стиснул.
Портрет
Лагерь был обнесен колючей проволокой. И к этой проволоке нельзя было подходить. Часовые стреляли.
Четыреста человек томились в этом лагере.
Условия жизни были самые ужасные.
Люди лежали прямо на земле и в дождь и в непогоду.
Кормили жутко. Какая-то бурда один раз в день. Кусок сырого хлеба.
Люди медленно умирали. И тогда они стали подходить к проволоке, чтобы их часовые убили.
Сначала часовые стреляли и убили несколько людей. Потом стрелять перестали. Отгоняли от проволоки плетьми и палками.
И вот однажды приходит в лагерь немецкий офицер. Подтянутый. Душистый. Чистенький. С камышовой тросточкой в руках.
Построили людей. И офицер им так сказал:
— Господа, судя по регистрации, среди вас имеются художники. Господа художники, выйдите вперед. Мне надо с вами поговорить.
А в лагере действительно была группа студентов Академии художеств.
Их было одиннадцать человек. Они работали на поле. И попали в окружение.
И вот выходят одиннадцать человек. Все молодые, третьекурсники.
Офицер говорит им:
— Кто из вас, господа, берется выполнить ответственную задачу — написать портрет нашего генерала? Этот портрет мы повесим в штабе по случаю пятидесятилетия со дня рождения нашего высокочтимого начальника.
В ответ было полное молчание. Пожав плечами, офицер сказал:
— Вы меня удивляете, господа. Я же не требую от вас чего-нибудь колоссального. Я требую от вас профессионального умения запечатлеть образ нашего генерала на полотне. Ну!
Один из студентов сказал:
— Среди нас нет портретистов. Мы рисуем вазы, сады, тюльпаны. Изредка домашних животных — кур, петухов, собак. Но портрет, и тем более генерала, нет, это нам не по силам.
Нахмурившись, офицер сказал:
— Вздор, господа. В ваших словах я слышу нежелание, протест. Поверьте, я бы мог приказать, заставить вас. Но я не сделаю этого, ибо нам нужен прекрасный портрет, произведение искусства. Говорят, искусство не любит принуждения. Поэтому я хочу услышать доброе согласие художника, творца. Которому, кстати скажу, будет выдано повышенное питание, плюс денежное вознаграждение, плюс стакан водки в неделю.