Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Шрифт:
Лыковы — Карп Осипович (в центре), Агафья и Дмитрий. Слева — Галина Письменская. Лето 1978 года.
* * *
Обнаружили робинзонов летом 1978 года. Воздушной геологической съемкой в самом верховье реки Абакан были открыты
В один из заходов на склоне горы пилоты увидели что-то явно походившее на огород.
Решили сначала, что показалось. Какой огород, если район известен как нежилой?! Белое пятно в полном смысле — до ближайшего населенного пункта вниз по реке 350 километров…
И все-таки огород! Поперек склона темнели линейки борозд — скорее всего картошка. Да и прогалина в темном массиве лиственниц и кедровника не могла сама по себе появиться. Вырубка. И давнишняя.
Снизившись, сколько было возможно, над вершинами гор, летчики разглядели у огорода что-то похожее на жилье. Еще один круг заложили — жилье! Вон и тропка к ручью. И сушатся плахи расколотых бревен. Людей, однако, не было видно. Загадка! На карте пилотов в таких безлюдных местах любая жилая точка, даже пустующее летом зимовье охотника, обязательно помечается. А тут огород!
Поставили летчики крестик на карте и, продолжая поиск площадки для приземленья, нашли ее наконец у реки в пятнадцати километрах от загадочного местечка. Когда сообщали геологам о результатах разведки, особо обратили внимание на загадочную находку.
Геологов, приступивших к работе у Волковской рудной залежи, было четверо. Трое мужчин и одна женщина — Галина Письменская, руководившая группой. Оставшись с тайгою наедине, они уже ни на минуту не упускали из виду, что где-то рядом таинственный «огород».
В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И, чтобы не теряться в догадках, геологи решили без промедления прояснить обстановку. И тут уместней всего привести запись рассказа самой Галины Письменской.
«Выбрав погожий день, мы положили в рюкзак гостинцы возможным друзьям, однако на всякий случай я проверила пистолет, висевший у меня на боку.
Обозначенное летчиками место лежало на километровой примерно отметке вверх по склону горы. Поднимаясь, мы вышли вдруг на тропу. Вид ее, даже глазу неопытному, мог бы сказать: тропою пользуются уже много лет, и чьи-то ноги ступали по ней совсем недавно. В одном месте стоял у тропы прислоненный к дереву посошок. Потом мы увидели два лабаза.
В этих стоявших на высоких столбах постройках обнаружили берестяные короба с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка почему-то нас успокоила, и мы уже уверенно пошли по тропе. Следы присутствия тут людей попадались теперь все время — брошенный покоробленный туесок, бревно, мостком лежащее над ручьем, следы костра…
И вот жилище возле ручья. Почерневшая от времени
Наш приход был, как видно, замечен.
Скрипнула низкая дверь. И на свет божий, как в сказке, появилась фигура древнего старика. Босой. На теле латаная-перелатаная рубаха из мешковины. Из нее же — портки и тоже в заплатах. Нечесаная борода. Всклокоченные волосы на голове. Испуганный, очень внимательный взгляд. И нерешительность. Переминаясь с ноги на ногу, как будто земля сделалась вдруг горячей, старик молча глядел на нас. Мы тоже молчали. Так продолжалось с минуту. Надо было что-нибудь говорить. Я сказала:
— Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в гости…
Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, потрогал рукой ремешок на стене, и наконец мы услышали тихий нерешительный голос:
— Ну проходите, коли пришли…
Старик открыл дверь, и мы оказались в затхлых липких потемках. Опять возникло тягостное молчанье, которое вдруг прорвалось всхлипыванием, причитаниями. И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна билась в истерике и молилась: «Это нам за грехи, за грехи…» Другая, держась за столб, подпиравший провисшую матицу, медленно оседала на пол.
Свет оконца упал на ее расширенные, смертельно испуганные глаза, и мы поняли: надо скорее выйти наружу. Старик вышел за нами следом. И тоже, немало смущенный, сказал, что это две его дочери и что они в первый раз в жизни видят людей.
Давая новым своим знакомым прийти в себя, мы разложили в сторонке костер и достали кое-что из еды.
Через полчаса примерно из-под навеса избенки к костру приблизились три фигуры — дед и две его дочери. Следов истерики уже не было — испуг и открытое любопытство на лицах.
От угощения консервами, чаем и хлебом подошедшие решительно отказались: «Нам это неможно!» На каменный очаг возле хижины они поставили чугунок с вымытой в ручье картошкой, накрыли посуду каменной плиткой и стали ждать. На вопрос: ели они когда-нибудь хлеб? старик сказал: «Я-то едал. А они нет. Даже не видели».
Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину. Мешковатым был и покрой всей одежды: дырки для головы, поясная веревочка. И все — сплошные заплаты.
Разговор поначалу не клеился. И не только из-за смущенья. Речь дочерей мы с трудом понимали, — продолжает Галина Письменская. — В ней было много старинных слов, значенье которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была очень своеобразной — глуховатый речитатив с произношением в нос. Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное воркованье.
К вечеру знакомство продвинулось достаточно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей — Наталья и Агафья. Фамилия — Лыковы.