Полное собрание сочинений. Том 2. 1895–1897
Шрифт:
«Нам возразят, конечно, – говорит г. рецензент, – как возражали и другим, что идеалы автора-крестьянина (речь шла о высказанных одним крестьянином пожеланиях) мелкобуржуазные и что потому наша литература и являлась до сих пор представительницей и защитницей интересов мелкой буржуазии. Но ведь это же просто жупел, и кого, кроме лиц, обладающих мировоззрением и умственными навыками замоскворецкой купчихи, этим жупелом испугать можно?..»
Сильно сказано! Но послушаем дальше:
«… Основной критерий как условий человеческого общежития, так и сознательных общественных мероприятий состоит ведь не в экономических категориях, да притом еще заимствованных из чуждых стране, при иных обстоятельствах сложившихся, условий, а в счастье и благосостоянии, как материальном, так и духовном, большинства населения. И если известный уклад жизни и известные мероприятия для поддержания и развития такого уклада ведут к этому счастью, то называйте их мелкобуржуазными или как-нибудь иначе, – дело от этого не изменится: они – этот уклад жизни и эти мероприятия – будут все-таки существенно прогрессивными и по тому самому и будут представлять высший идеал, доступный для общества при данных условиях и в данном его состоянии» (ib., 229–230
Неужели г. рецензент не видит, что он, в пылу полемического задора, перепрыгнул через вопрос?
Назвавши с превеликой суровостью обвинение народничества в мелкобуржуазности «просто жупелом», он ничего не приводит в доказательство такого утверждения, кроме следующего, невероятно изумительного положения: «Критерий… состоит не в экономических категориях, а в счастье большинства». Ведь это все равно, что сказать: критерий погоды состоит не в метеорологических наблюдениях, а в самочувствии большинства! Да что же такое, спрашивается, эти «экономические категории», как не научная формулировка условий хозяйства и жизни населения и притом не «населения» вообще, а определенных групп населения, занимающих определенное место в данном строе общественного хозяйства? Противополагая «экономическим категориям» абстрактнейшее положение о «счастье большинства», г. рецензент просто вычеркивает все развитие общественной науки с конца прошлого века и возвращается к наивной рационалистической спекуляции, игнорирующей определенные общественные отношения и их развитие. Одним росчерком пера он вычеркивает все, чего добилась ценой столетних поисков человеческая мысль, стремившаяся понять общественные явления! И, освободивши себя, таким образом, от всякого научного багажа, г. рецензент считает уже вопрос решенным. В самом деле, он прямо заключает: «Если известный уклад… ведет к этому счастью, то, как его ни называйте, дело от этого не изменится». Вот тебе раз! Да ведь вопрос в том именно и состоял, каков этот уклад. Ведь автор сам же сейчас указал, что против людей, видящих в крестьянском хозяйстве особый уклад («народное производство» или как там хотите), выступили другие, утверждающие, что это вовсе не особый уклад, а самый обыкновенный мелкобуржуазный уклад, такой же, каков уклад и всякого другого мелкого производства в стране товарного хозяйства и капитализма. Ведь если из первого воззрения само собой следует, что «этот уклад» («народное производство») «ведет к счастью», то из второго воззрения тоже само собою следует, что «этот уклад» (мелкобуржуазный уклад) ведет к капитализму и ни к чему иному, ведет к выталкиванию «большинства населения» в ряды пролетариата и превращению меньшинства в сельскую (или промышленную) буржуазию. Не очевидно ли, что г. рецензент выстрелил в воздух и, под шум выстрела, принял за доказанное именно то, в отрицании чего состоит второе воззрение, столь немилостиво объявленное «просто жупелом»?
Если бы он хотел серьезно разобрать второе воззрение, то должен бы был, очевидно, доказать одно из двух: или что «мелкая буржуазия» есть неправильная научная категория, что можно себе представить капитализм и товарное хозяйство без мелкой буржуазии (как и представляют гг. народники, возвращаясь этим вполне к точке зрения Сисмонди); или же, что эта категория неприложима к России, т. е., что у нас нет ни капитализма, ни господства товарного хозяйства, что мелкие производители не превращаются в товаропроизводителей, что в их среде не происходит указанного процесса выталкивания большинства и укрепления «самостоятельности» меньшинства. Теперь же, видя, как он принимает указание на мелкобуржуазность народничества за пустое желание «обидеть» гг. народников, и читая вслед за тем вышеприведенную фразу о «жупеле», мы невольно вспоминаем известное изречение: «Помилуйте, Кит Китыч! кто вас обидит? – Вы сами всякого обидите!» {61} .
61
Ленин приводит слова из пьесы А. Н. Островского «В чужом пиру похмелье» (см. А. Н. Островский. Полное собрание сочинений, т. II, 1950, стр. 31).
III. Вопрос о росте индустриального населения на счет земледельческого
Возвратимся к Сисмонди. Наряду с идеализацией мелкой буржуазии, наряду с романтическим непониманием того, как «крестьянство» превращается при данном общественном строе хозяйства в мелкую буржуазию, у него стоит чрезвычайно характерное воззрение на уменьшение земледельческого населения на счет индустриального. Известно, что это явление – одно из наиболее рельефных проявлений капиталистического развития страны – наблюдается во всех цивилизованных странах, а также и в России [119] .
119
Процент городского населения в Европейской России возрастает в пореформенную эпоху. Мы должны ограничиться здесь указанием на этот наиболее общеизвестный признак, хотя он выражает явление далеко не вполне, не охватывая важных особенностей России сравнительно с Западной Европой. Здесь не место разбирать эти особенности (отсутствие свободы передвижения для крестьян, существование промышленных и фабричных сел, внутренняя колонизация страны и т. д.).
Сисмонди, как выдающийся экономист своего времени, не мог, разумеется, не видеть этого факта. Он открыто констатирует его, но совершенно не понимает необходимой связи его с развитием капитализма (даже общее: с разделением общественного труда, с вызываемым этим явлением ростом товарного хозяйства). Он просто осуждает это явление, как какой-нибудь недостаток «системы».
Указав на громадный прогресс английского земледелия,
«Но, восхищаясь этими столь заботливо возделанными полями, надо посмотреть и на население, которое их обрабатывает; оно наполовину меньше того, какое было бы во Франции на такой же территории. В глазах некоторых экономистов это – выигрыш; по-моему – это потеря» (I, 239).
Понятно, почему идеологи буржуазии считали это явление выигрышем (сейчас мы увидим, что таков же взгляд и научной критики капитализма): они формулировали этим рост буржуазного богатства, торговли и промышленности. Сисмонди, торопясь осудить это явление, забывает подумать о его причинах.
«Во Франции и в Италии, – говорит он, – где, как рассчитывают, четыре пятых населения принадлежат к земледельческому классу, четыре пятых нации будут кормиться национальным хлебом, какова бы ни была цена иностранного хлеба» (I, 264). Fuit Troja! можно сказать по этому поводу. Теперь уже нет таких стран (хотя бы и наиболее земледельческих), которые не находились бы в полной зависимости от цен на хлеб, т. е. от мирового капиталистического производства хлеба.
«Если нация не может увеличить своего торгового населения иначе, как требуя от каждого большего количества труда за ту же плату, то она должна бояться возрастания своего индустриального населения» (I, 322). Как видит читатель, это просто благожелательные советы, лишенные всякого смысла и значения, ибо понятие «нации» построено здесь на искусственном абстрагировании противоречий между теми классами, которые эту «нацию» образуют. Сисмонди, как и всегда, просто отговаривается от этих противоречий невинными пожеланиями о том… чтобы противоречий не было.
«В Англии земледелие занимает лишь 770 199 семей, торговля и промышленность – 959 632, остальные состояния общества – 413 316. Столь большая доля населения, существующего торговым богатством, на все число 2 143 147 семей или 10 150615 человек, поистине ужасна (effrayante). К счастью, Франция еще далека от того, чтобы такое громадное число рабочих зависело от удачи на отдаленном рынке» (I, 434). Здесь Сисмонди как будто забывает даже, что это «счастье» зависит лишь от отсталости капиталистического развития Франции.
Рисуя те изменения в современном строе, которые «желательны» с его точки зрения (о них будет речь ниже), Сисмонди указывает, что «результатом (преобразований в романтическом вкусе) было бы, без сомнения, то, что не одна страна, живущая лишь индустрией, должна бы была закрыть одна за другой много мастерских и что население городов, которое увеличилось свыше меры, быстро уменьшилось бы, тогда как население деревень начало бы возрастать» (II, 367).
На этом примере беспомощность сентиментальной критики капитализма и бессильная досада мелкого буржуа сказываются особенно рельефно! Сисмонди просто жалуется [120] на то, что дела идут так, а не иначе. Его грусть по поводу разрушения эдема патриархальной тупости и забитости сельского населения так велика, что наш экономист не разбирает даже причин явления. Он просматривает поэтому, что увеличение индустриального населения находится в необходимой и неразрывной связи с товарным хозяйством и капитализмом. Товарное хозяйство развивается по мере развития общественного разделения труда. А это разделение труда в том и состоит, что одна за другой отрасль промышленности, один за другим вид обработки сырого продукта отрываются от земледелия и становятся самостоятельными, образуя, след., индустриальное население. Поэтому рассуждать о товарном хозяйстве и капитализме – и не принимать во внимание закона относительного возрастания индустриального населения, – значит не иметь никакого представления об основных свойствах данного строя общественного хозяйства.
120
«В дальнейшем своем развитии направление это (именно направление мелкобуржуазной критики, главой которого был Сисмонди) перешло в трусливые жалобы на современное положение дел» {156}.
«По самой природе капиталистического способа производства он уменьшает постоянно земледельческое население сравнительно с неземледельческим, так как в индустрии (в узком значении слова) рост постоянного капитала по отношению к переменному связан с абсолютным возрастанием переменного капитала, несмотря на его относительное уменьшение [121] . Между тем, в земледелии абсолютно уменьшается переменный капитал, потребный для эксплуатации определенного количества земли; следовательно, этот капитал может возрастать лишь при том условии, что подвергается обработке новая земля [122] , а это в свою очередь предполагает еще большее возрастание неземледельческого населения» (III, 2, 177) {62} .
121
Читатель может судить по этому об остроумии г-на Н. —она, который в своих «Очерках» превращает без стеснения относительное уменьшение переменного капитала и числа рабочих в абсолютное и делает отсюда кучу самых вздорных выводов о «сокращении» внутреннего рынка и т. п.
122
Вот это-то условие и имели мы в виду, говоря, что внутренняя колонизация России усложняет проявление закона большего роста индустриального населения. Стоит вспомнить различие между давно заселенным центром России, где рост индустриального населения шел не столько на счет городов, сколько на счет фабричных сел и местечек, и хотя бы Новороссией, заселявшейся в пореформенную эпоху, где рост городов сравнивается по быстроте с американским. Подробнее разобрать этот вопрос мы надеемся в другом месте.
62
См. К. Маркс. «Капитал», т. III, 1955, стр. 650.