Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы
Шрифт:
— Оттилия! всегда Оттилия! Разве ты сам не советовал мне найти подругу?
— Вовсе не такую! Во всяком случае, теперь она всем здесь руководит.
— Ты хочешь разлучить меня со всем, что я люблю.
— Разве Оттилия всё? Впрочем, похоже на это.
— Но не могу же я ее просто отослать отсюда, ведь я же ее сама пригласила, чтобы приготовить девочек к гимназии и заниматься с ними латынью!
— Что, латынь? Господи Иисусе, неужели и они должны сделаться сумасшедшими?
— Да, они должны знать столько же, как и всякий мужчина, чтобы их брак, если они выйдут замуж, был истинным браком!
— Но,
— Не будем больше об этом говорить! Но наша любовь, Вильгельм, не была такой, какой должна быть! Она была плотской!
— Сердце мое, но как же имели бы мы детей, если бы наша любовь не была плотской! Но она была не исключительно плотской!
— Разве может быть что-нибудь в одно и то же время и белым и черным? Ответь мне на это.
— Конечно, посмотри на свой зонтик, он сверху черный, а снизу белый!
— Софист!
— Послушай, милое дитя, говори твоими собственными устами и твоим рассудком, а не фразами из книг Оттилии! Пробуди свой ум и будь снова сама собой, моей собственной милой маленькой женкой.
— Да, твоей собственной, это именно и есть твоя собственность, которую ты покупаешь на деньги, заработанные твоим трудом.
— Совершенно также, заметь себе это, я твой муж, твой собственный муж, до которого никакая другая женщина не может коснуться, если у ней есть голова на плечах, и которого ты получила в подарок, — нет в вознаграждение за то, что он имеет тебя. Разве это? Разве тут нет равенства?
— Но разве мы не истратили зря нашу жизнь, Вильгельм? Разве были у нас высшие интересы?
— Да, Гурли, у нас были высшие интересы, мы не только тратили нашу жизнь, и для нас пришли серьезные часы. Мы имели высшие интересы, т.-к. мы заботились о будущем поколении, мы много мучились за наших детей, много трудились для них — ты в особенности. Разве ты не подвергалась для них четыре раза смертельной опасности? Разве ты не жертвовала дневными удовольствиями и ночным покоем, чтобы ходить за ними и их оберегать! Разве мы не могли бы иметь квартиру в шесть комнат с кухней на лучшей улице вместо нашего небольшого жилища, если бы у нас не было детей. Разве не могла бы моя возлюбленная носить шелковые платья и жемчуг, и не мог бы твой муж ходить в незаштопанных брюках, если бы не было малышей? Итак, разве уж мы такие куклы? Такие эгоисты? Высшие интересы! Да разве это высшие интересы, когда носятся с латынью, одеваются полуголыми с благотворительною целью и оставляют дома детей лежать в их мокрых пеленках, и они заболевают! Я имею более высокие интересы, чем Оттилия, если я хочу иметь здоровых, веселых и сильных детей, которые впоследствии выполнят то, на что мы не способны! Но для этого латынь не нужна! Будь здорова, Гурли! Я должен идти на вахту; пойдешь со мной?
Она осталась сидеть и молчала. Он пошел один, тяжелыми, тяжелыми
— Палль, Палль, что выйдет из этого? — сказал он про себя, проходя мимо кладбища. — Я желал бы лежать там, в тени под корнями деревьев, но покоя я бы там не нашел, если бы лежал там один! Гурли, Гурли!
— Теперь всё идет шиворот-навыворот, мамаша, — говорил однажды осенью капитан, сидя в гостях у старой дамы.
— В чём же дело, милый Вильгельм?
Капитан рассказал свои затруднения.
— Да, да, это трудный случай, милый Билли, но мы все же найдем исход. Это же невозможно, чтобы ты, взрослый мужчина, вертелся бы как какой-нибудь холостяк!
— Да, я думаю то же самое!
— Я ей недавно сказала совершенно прямо, что если она будет продолжать вести себя так, то доведет своего мужа до того, что он уйдет к дурным девушкам.
— Ну, и что она на это возразила?
— Она ответила, что это он всегда может; каждый волен над своим телом.
— Она также, конечно! Прекрасная теория, должен сознаться! Я поседею, мамаша!
— Существует одно старинное испытанное средство: это заставить ее ревновать. Это обыкновенно приводит к радикальному излечению, и если любовь еще есть, при этом средстве она наверное обнаружится.
— О, конечно, она есть!
— Конечно, любовь не умирает так внезапно, только с годами она может ослабеть, если это вообще возможно. Знаешь что, — поухаживай за Оттилией!
— Ухаживать? за ней?
— Попробуй! Ты наверно знаешь, что ее интересует.
— Ну, — надо подумать! Сейчас она занята статистикой! Падшие девушки, заразительные болезни. Фу! Может быть, можно воспользоваться математикой, в ней я кое-что смыслю.
— Ну, видишь! Начни с математики, потом иди дальше, воспользуйся возможностью завязать ей шаль, застегнуть ботинки. Вечером провожай ее домой, выпей немножечко с ней, поцелуй так, чтобы это видела Гурли. Если понадобится, будь настойчивым, и она не будет на это сердиться, уж поверь мне. И главное как можно больше математики, по возможности так, чтобы Гурли ничего в ней не понимая, молча сидела около. И через неделю приходи ко мне и расскажи, как всё это пойдет!
Капитан пошел домой, прочел поскорее последние брошюры о безнравственности и приступил к делу.
Через неделю он довольный сидел у своей тещи и пил хороший черри.
— Ну, рассказывай, рассказывай, — говорила старая дама и подняла очки на лоб!
— Ну, видишь ли, сначала дело шло не легко, — она была очень недоверчива, думала, что я хочу посмеяться над ней. Но я начал с того, что заговорил о колоссальном влиянии, которое оказала в Америке теория вероятности на статистику нравственности, это сделало почти эпоху! Да! Этого она не знала, и это ее привело в восторг. Я привел пример и доказал ей цифрами и числами, что можно с большой вероятностью сказать вперед, сколько девушек падет в известный период времени. Это ее очень удивило. Я увидал, что заинтересовал ее, и хотел приготовить себе к следующей встрече триумф. Гурли была страшно рада, что мы подружились, и прямо побуждала нас сама быть вместе. Она водворила нас в мою комнату, затворила за нами дверь, и мы сидели там целый день и считали.