Полное собрание сочинений. Том 3. Произведения 1852–1856
Шрифт:
Упоминания о «Записках фейерверкера» продолжаются почти до самого отъезда Толстого с Кавказа, т. е. до 19 января.
Делая планы работ на время дороги, он пишет: «Перечел «Отрочество» и решил не смотреть его до приезда домой, а дорогой писать Кавк[азские] З[аписки] Ф[ейерверкера]».
Действительно, мысли о «Записках фейерверкера» не покидали его дорогой.
Быть может, 21 января, в Николаеве, их оживила встреча с Чикиным, через которого он послал письмо Алексееву, — если допустить, что этот Чикин — солдат, изображенный под своей фамилией в «Рубке леса», как балагур, весельчак и забавник.
В тот же день сделана запись, которую можно рассматривать, как
Возвращение на родину, свидание с близкими, назначение в Дунайскую армию, куда Толстой скоро выехал, отвлекли его от работы над «Записками фейерверкера», и упоминание о ней мы встречаем лишь 5 июля 1854 г. Очутившись вновь среди солдат, пристально в них вглядываясь, Толстой вспомнил про давно начатую работу и отметил в дневнике: «Вечером написал главу Зап[исок] Феер[веркера] с увлечением и порядочно».
Через день, 7 июля, «после обеда уже очень поздно начал писать «Записки Феерверкера» и до вечера написал довольно много», хотя у него были гости.
9 числа работа закончена, но Толстой очень недоволен и мрачно смотрит не только на нее, но и на всю свою литературную деятельность. «Утро и целый день» — записывает он, — провел то пиша «Записки Феерверкера», которые между прочим кончил, но которыми так недоволен, что едва ли не придется переделать всё заново или вовсе бросить, но бросить не одни «Записки Феерверкера», но бросить всё литераторство; потому что, ежели вещь, казавшаяся превосходною в мысли, — выходит ничтожн[ой] на деле, то тот, который взялся за нее, не имеет таланта».
На другой день отмечена переписка набело, но, надо полагать, это была не столько переписка, сколько переделка ранее написанного. Об этом говорят записи под 14, 15 и 16 июля.
14 июля Толстой «утром, кроме обыкновенного чтения Гете и подвертывавшихся книжонок, написал Жданова, но насчет личности Виленчука всё еще не решился».
15 июля Толстого рано утром разбудил доктор, и, благодаря этому, он написал довольно много, «всё переделывая старое — описание солдат».
16 июля он отметил: «окончил описание солдат; зато дальше идет туго».
Судя по дневнику, через две недели с небольшим Толстой снова принялся за «Записки фейерверкера».
2 августа „утром писал немного «Записки Феерверкера»“.
Под 5 августа записано: «Я встал рано и тотчас же принялся писать с удовольствием. И написал хорошо, конец эпизода ядра, потому что писал с удовольствием».
Ни болезнь, ни горячка азартной карточной игры не отвлекают Толстого от захватившей его работы. Как свидетельствует запись дневника под 17 августа, он пишет даже во время перехода.
Наконец, 20 августа рассказ, — под заглавием, возвращающим нас к началу работы Толстого над ним, — окончен, но оценка ему дана суровая: «Окончил «Рубку леса». Schwach». [195]
С 7 ноября 1854 г. Толстой в Севастополе.
Его письма севастопольской поры к брату С. Н. Толстому, к тетке Т. А. Ергольской, к Н. А. Некрасову, его планы об издании военного журнала, «чтобы поддерживать хороший дух в войске», его усилия собрать кружок лиц, которые из Севастополя снабжали бы «Современник» статьями по военным вопросам, — всё это говорит о том, что солдатская масса с новой силой привлекла внимание Толстого, и что ему естественно было вспомнить про свой отложенный в сторону рассказ.
195
[Слабо.]
Очевидно,
«З[аписки] ф[еерверкера]» [196] кончу на днях», — отмечает он в дневнике под 8 мая. Затем, после упоминания рассказа 1 июня, жалоб на лень, 16 июня читаем: «Ура... окончил З[аписки] Ю[нкера], нечетко и нехорошо, но послать можно».
17 июня Толстой «работал всё над З[аписками] Ю[нкера]». Очевидно, это была окончательная переписка набело, как всегда у Толстого, соединенная с поправками. Об этом ясно говорит запись следующего дня. «Утром кончил «З[аписки] Ю[нкера]», написал письмо и послал», — читаем в начале. В конце, отмечая по пунктам проявления своей личности за день, под пунктом 2 он говорит: «не переделал разговора в «З[аписках] Ю[нкера], которой нужно было переделать». Накануне подобной лености не отмечено, да и 18 июня «разговор» не был переделан, по всей вероятности, потому, что было много других переделок.
196
Начальная буква последнего слова написана крайне неразборчиво.
От рукописи «Рубки леса» сохранился в архиве Толстого, находящемся в Публичной библиотеке Союза ССР им. Ленина (Папка VII), небольшой отрывок начала, упомянутый выше. Это — автограф, 2 лл., 4° в виде согнутого пополам полулиста писчей бумаги с клеймом Невской фабрики, 1 л. чистый. Текст беловой, с очень незначительным количеством поправок. Переписан очень тщательно. Воспроизводится полностью в настоящем томе (см. стр. 270).
ИСТОРИЯ ПЕЧАТАНИЯ «РУБКИ ЛЕСА».
14 июня 1855 г. Толстой писал из Бельбека Некрасову: «Надеюсь, что дня через 3 пошлю вам «Рассказ Юнкера» — довольно большую статью, но не Севастопольскую, а Кавказскую, которая поспеет к VII книжке... — Ежели Тургенев в Петербурге, то спросите у него позволение на статье Рассказ Юнкера надписать: посвящается И. Тургеневу. Эта мысль пришла мне потому, что когда я перечел статью, я нашел в ней много невольного подражания его рассказам». [197]
197
ПСС, ред. Бирюкова, т. XXI, стр. 140–141.
Некрасов был в восторге от нового рассказа Толстого и писал Тургеневу из Петербурга 18 августа 1855 г.: «В IX № «Совр.» печатается посвященный тебе рассказ юнкера: «Рубка лесу». Знаешь ли, что это такое? Это очерк разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских), то есть вещь доныне небывалая в русской литературе. И как хорошо! Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие «З[аписки] Ох[отника]», — а один офицер так просто Гамлет Щ[игровского] уезда в армейском мундире. Но всё это далеко от подражания, схватывающего одну внешность». [198]
198
А. Н. Пыпин. «Н. А. Некрасов», Спб. 1905, стр. 135.