Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня
Шрифт:
На нашей улице большой праздник сегодня.
Фото автора. 22 июня 1963 г.
Озерные ночи
Не помню, где прочитал: «В Карелии сорок две тысячи озер…» С тех пор, как только скажут слово «Карелия», сразу вспоминаю: «Сорок две тысячи…». Глянешь на карту- кажется, и того больше: голубые льдинки озер тянутся
И дивишься людям, которые все озера, все ламбы и ламбушки обошли, исходили все берега, измерили глубину светлой воды, нарисовали все на карте и дали названия: Айталамба, Кучозеро, Юстозеро, Шурозеро, Янгозеро, Линдозеро… всего сорок две тысячи. У нас пять свободных дней.
Какое озеро выбрать? Закрыли глаза, ткнули карандашом в карту. Справа внизу город Медвежьегорск. Сверху синеет огромное величиной с ноготь Сегозеро. У нашего озера названия нет.
Тем лучше, на месте выясним, а пока назовем его озером № 42000, и скорей за билетами.
В мире нет звуков. Только скрипит ржавое железо уключин. От ложки к темному берегу лениво бежит волна. Удар весел — волна. Удар весел — волна. Друг за другом бегут по спящей воде стеклянные волны и вдалеке неслышно припадают к каменному берегу. В берестяном коробе трепыхается рыба. Хозяин лодки, обрусевший карел Петро Егорович Яковлев, сидит на корме, тихонько правит веслом.
— Стоп.
Сушим весла. Лодка сбавляет ход. Петро Егорович находит глазами выступающий в воду валун, чуть правее берет глазом сухую березу, ведет по воде две воображаемые линии. Там, где линии сходятся, он говорит:
— Бросай.
Бросаем в теплую, как молоко в подойнике, воду камень на длинной веревке. Кидаем удочки. Столбики поплавков сразу идут косо вниз.
Небольших, в ладонь окуней, подержав, отпускаем. Лодка стоит над лудой — подводной грядой камней. Тут с прошлой осени Петро Егорович опустил на дно пушистые верхушки елок.
Окуни любят такие места. Мы знаем: вслед за мелким пойдет окунь крупный. Надо только посерьезнее делать наживку… Согнулось удилище.
Невидимая сила стремительно уводит лесу под лодку. Дзинь! — одно удилище в руке. Попробуй угадай, кто там ушел с твоим синеватым крючком в губе. Минутное дело привязать новую леску. Пока возимся, приятель кричит:
— Подсак!
И вот в берестяной коробке бьет хвостом окунище в килограмм весом. А у тебя леса звенит струной, и тоже кричишь:
— Подсак!
Настоящий разбой. Клев идет на червя и на живую рыбку, на рыбий хвост, на рыбий глаз, на блесну, на рыбьи кишки, и даже голый крючок поднимаешь, а на нем за живот схваченный окунь.
Почти в каждом из нас живет первобытный охотник. Родился этот охотник давным-давно в погонях за зверем, у древних костров, на озерах и реках. Давно уже человек вышел из леса, стал пленником городов, человек доволен вполне жизнью в каменных клетках. Но в каждом из нас не умер и древний обитатель лесов. Оттого так целебен для нашего глаза зеленый цвет листьев, оттого нам приносят душевное равновесие пение птиц, плеск волны и шорохи леса. И почти в каждом из нас живет охотник. Давно нет мамонтов, и даже зайцы становятся редкостью, в иной реке и ершей не осталось, но древний дух, пробудившись однажды, зовет нас из города. И мы в морозный день, вызывая насмешки, сидим где-нибудь на Москве-реке, ловим пять-шесть окуньков ростом с мизинец или, получив отпуск, едем за тридевять земель половить окуней покрупнее. Мы жаждем чистого неба, светлой воды, душистых
Как усы от лодки к двум берегам уходят тихие волны. На минуту перестаем грести.
— Петро Егорыч, а в город не тянет? Ваши вот все подались…
— Подались, подались, — грустно соглашается лодочник. — Всех тянет… И то сказать — все тебе удовольствия, а тут что же, тут на любителя…
Лодка проходит в узком, поросшем осокой месте. Вечером вдоль берега кто-то выставил жерлицы. Почти на каждую попалась щука. Заслышав лодку, щуки подняли возню, одна ухитрилась высягнуть из воды, мелькнула белым матовым брюхом, затрясла удилище.
— Пожалуй, сполпуда будет, — равнодушно сказал Егорыч. — Учитель приехал. Любит эту глупую снасть. Поставит, а сам у костра…
И правда, за поворотом мелькнул огонек.
Белесый дым от костра стлался низко над самой водой, щекотал ноздри.
— Это ты, Егорыч? — послышалось с берега.
— А кто же кроме… Другой бы к огню пригласил, — тихо ворчит Егорыч. — Плохой человек, все думает, его щук с жерлиц снимают…
Полночь. Мы кидаем на берег удочки, ставим берестяной короб с неуснувшими окунями. Егорыч, подтянув лодку на камни, глядит на синевато-белое небо.
— Юпитер, — говорит он протяжно не то с грустью, не то с сожалением. — Ну вот, можно считать, кончились белые ночи.
Кончились белые ночи. Сегодня рядом с ярким Юпитером на светлом небе мы разглядели еще две маленькие звездочки. В белые ночи звезд не увидишь, а сегодня звезды можно хорошо разглядеть даже в тихой воде. И все-таки очень светло. Следы от солнца, как перья подбитой птицы, плавают над деревьями, отражаются в озере, а чуть правее по горизонту уже появился румянец восхода. Середина неба, лес, озеро забиты матовым серебряным светом — ночь и не ночь. В трех шагах от тропинки спит на сучке, положив под крыло голову, серая птица. Не слышно чаек, Только белая лошадь тихо ходит по берегу. Два молодых зайца пасутся у нее под ногами.
Зайцы еще не знают людей. Подходим, а они чуть в сторону из-под ног лошади и продолжают обкусывать стебелек высокой травы. Озеро, синее при солнечном свете, сейчас как будто наполнено молоком. На холодных, обросших голубоватым лишайником валунах выступила роса. По гулким скрипучим мосткам идем к бревенчатой бане на сваях. Садимся, опускаем босые ноги в теплую озерную воду, чистим рыбу. Если минут через двадцать подойти к этому месту и нагнуть с мостков голову, увидишь, как в лунного света воде кормятся раки. Раки терзают рыбьи головы и кишки. Сняв рубаху, наклоняешься, запускаешь в воду руку по самые плечи… хвать! — кидаешь на берег первого рака. Разговариваем вполголоса — то ли потому, что устали, то ли нельзя иначе в такую ночь. Плещется рыба в молочном озере. Где-то я уже видел этот серебряно-матовый свет. Это было, кажется, в детстве при затмении солнца.
Было так же тихо и непривычно тревожно. Белая ночь. Слышно, как хрустит трава на зубах белой лошади. У берега на сваях забрели в воду десять бревенчатых бань. Когда-то десять хозяев жили на озере. Десять больших бревенчатых домов глядят в воду потускневшими окнами. Но только в одном доме загорается свет, когда кончаются белые ночи, кончается лето и наступают длинные белые зимы. В девяти домах нет хозяев. Сначала в город и в селения, что покрупнее, ушла молодежь, а за ними, пожив в одиночестве зиму-другую, ушли старики. Один Петро Егорыч и остался, и то, наверное, потому только, что выправили ему в Петрозаводске должность егеря — присматривать за рыбой и зверем в этих краях.