Полное собрание сочинений. Том 7. По зимнему следу
Шрифт:
Леса почти везде спускаются к берегу и горят сейчас холодным желтым и красным огнем. А чуть налетит ветер — над водою клубится лиственная метель. Листья плывут по воде. Пароходы и катерки, пристающие к берегу, облеплены желтым листом, как будто их невзначай обрызгал захмелевший маляр.
Много дорожек пробито в лесу над рекой. Они сейчас мягкие от не увядших листьев. Воздух между деревьями кажется желтым. А пахнут леса осенним запахом дуба, которого много тут, над Окой.
С самого верха, с горбатых бугров, покрытых рябинами, кустами боярышника и продрогшими елками, пронзительно синие дали кажутся бесконечными; кажется с высоты: Ока уже не воду несет, а дымное серебро.
С азартом кладоискателя я нашел три березы. И, убедившись совершенно, что это они, присел на опушке. Березы как березы. Прошли мимо них по дороге две девушки. Прошла мать с сынишкой. Мать несла в руках бидон и сумку с покупками, мальчишка на ходу разглядывал книжку. Было тихо. Где-то кричала стая грачей, за косогором в деревне кто-то монотонно стучал по железу: бум… бум… С берез тихо один за другим падали листья. Я посмотрел в бинокль. По крайней березе винтом сверху вниз бегала птица-поползень…
Березы как березы. Но всем понятна, Гриша, твоя любовь. У каждого из нас есть свои три березы.
Фото автора. 12 октября 1969 г.
Лесное чутье
(Окно в природу)
Молодая рысь и три молодых филина. Разные существа. Лесная кошка. Лесные птицы. Но что-то есть общее в их облике, что-то характерное проявилось в момент, когда был наведен объектив фотокамеры. Глаза и уши… До предела расширенные глаза и торчком стоящие уши — вот что похоже. Мы видим момент, когда разные существа решают одинаковую задачу: бежать?
нападать? затаиться? Мозг жаждет безошибочной информации. Вот почему глаза готовы выскочить из орбит, а ушки у всех на макушке.
У человека в момент опасности зрачки тоже предельно расширены. В Африке я наблюдал за слонами: опасность — и уши у зверя превращаются в огромные одеяла, способные уловить звук сломанной спички.
Проходя лесом, мы не так уж часто видим зверей и птиц. Но это не значит, что нет в лесу жизни. Множество глаз наблюдает за нами, и много ушей ловит звуки наших шагов, чтобы вовремя принять решение: бежать? нападать? затаиться?
Фото автора. 26 октября 1969 г.
Камень с Оки
Был день, когда листья уже облетели, а снег еще не упал. Я шел в лесу над Окой. Кроме писка синиц и шороха под ногами, никаких звуков в прозрачных дубняках и осинниках не было. Камень, брошенный в бочажок, не булькнул, а покатился. Замерзшая вода отозвалась гулким замирающим звуком: тек-тек-тек… Ноги ледок еще не держал…
Я надавил каблуком, и под ногой расплылось водяное пятно. От комка мерзлой земли, от сухой палки, от железки, найденной в кармане, звуки на молодом льду были разного тона, но одинаково радостными. Я присел на ломкую желтую траву и, как мальчишка,
Тут у замерзшей воды я услышал глухой монотонный звук, для леса несвойственный. Где-то недалеко били по железу железом, и я подумал, что на лесной дороге кто-нибудь чинит машину или повозку. Я пошел на звук прямиком. Но лес неожиданно кончился, засветилась опушка, и показалась деревня дворов в пятнадцать.
Я пошел деревенькой с любопытством, которое пробуждается при виде всякого нового места.
Возле одной избы, прямо под окнами, стояла глыба белого камня, а на крылечке сидел человек в свитере и треухе. Я поравнялся с крыльцом, когда человек, затушив сапогом курево, подошел к камню с молотком и зубилом, и я теперь уже рядом услышал звуки, на которые вышел из леса.
Человек тесал камень. Все, что рельефно выделялось на белой глыбе, было трудом многих дней, было сделано аккуратно, с хорошим чувством меры и вкуса. Я подумал, что тут, в деревенской тиши, поселился приезжий скульптор — рыжая бороденка мастера говорила в пользу такого предположения. Оказалось, что скульптор работает истопником-слесарем в доме отдыха по соседству, что в деревеньке он родился и вырос: искусству обращения с камнем нигде не учился, но имеет интерес к делу, пробовал тесать кое-что, благо камня в здешних местах на Оке много и «камень податливый».
Я принял его за приезжего скульптора.
Сейчас мастер (назвался он Федором Куржуковым) взялся за дело, которое, судя по всему, захватило его и, пожалуй, даже и лихорадило.
Бороденка отросла явно не украшения ради, воспаленные глаза на исхудавшем лице, размятый сапогами щебень около глыбы говорили о том, что мастер стучит по камню уже давно и отдыха себе не дает.
Слесарь Федор Куржуков делал памятник людям, погибшим тут, на Оке, в ноябре 41-го года. «Получилась такая история, хотели в Москве памятник заказать, ну, как это называется?.. Да, да, стелу. А я возьми да скажи: давайте поставим камень с Оки. Ну просто вырубим и привезем большую белую глыбу, а все, что полагается сделать на камне, я сделаю… Ну вот и рублю как умею».
На крыльце лежал инструмент, всякого рода молотки и зубильца, а рядом с этим грубоватым железом лежал чеканный орден Отечественной войны. Ребристые золотые лучи вокруг звезды ярко блестели — видно, мастер часто держал орден побеленными пальцами.
— Ваша награда?
— Нет, у соседа взял…
Орден войны в точности был повторен на камне, но только большим размером.
Мастер придирчиво отходил от глыбы на два-три шага и, вернувшись, высекал вокруг ордена белые брызги.
На лицевой стороне глыбы, кроме ордена, были строчки:
«Тут был остановлен враг. Октябрь — ноябрь 1941 года».
Мы присели на крыльце покурить. Федор дотянулся, сорвал пригоршню рябиновых ягод и стал задумчиво по одной бросать в рот.
Часть ягод была расклевана птицами. Федор кинул их у крыльца. На белом щебне рябина краснела, как капельки крови.
— Много тут полегло?
— Нет, тут немного. Под нашим селом четверо: два минометчика, политрук и мальчонка.
Имена Федор готовился высечь на боковой стороне камня.
— Минометчики Курдявцев и Чашкин, политрук Тарасов… А четвертый наш — Володя Кузьмин… Мать Володи жива. Если хотите, можно поговорить. Вон через поле домишко…