Полное собрание сочинений. Том 86. Письма к В. Г. Черткову 1887-1889 гг.

Толстой Лев Николаевич

⁷ Николай Никитич Иванов (1867—1912), сын фельдшера, помогал в это время Черткову в его работах по издательству «Посредник». О нем см. прим. к письму Толстого Черткову № 104, т. 85, и к письму Толстого к нему от 9 дек. 1894 г., т. 67.

⁸ Кн. Дмитрий Александрович Хилков (1858—1914). Д. А. Хилков, окончив пажеский корпус, был офицером гусарского полка. После войны с турками (1877—1878), в которой он участвовал, вышел в отставку, пережив религиозный переворот. Отдал землю крестьянам, за исключением небольшого хутора, на котором поселился. За противоцерковную деятельность был сослан в Закавказье, принимал участие в переселении духоборцев. Одно время входил в социал-демократическую организацию «Жизнь», потом примкнул к партии социалистов-революционеров. Впоследствии вернулся к православию. В 1914 году пошел добровольцем на войну и был убит в Галиции.

О нем см. письмо Толстого к Черткову № 122, т. 85, и письмо Толстого к нему от ноября (?) 1887 г., т. 64.

131.

1887 г. Январь. Москва.

Посылаю вамъ, милые друзья, драгоцнную рукопись. Все составлено изъ подлинныхъ

словъ перевода Іоанна Златоуста — Бесдъ на еванг[еліе] Іоанна.¹ Составилъ это прекрасно² другъ мой Никифоровъ,³ к[оторый] хочетъ то же сдлать и изъ другихъ Отцевъ. Постарайтесь поск[оре] пропустить въ ценз[ур] и напечатать въ Посредник[].

Напечатано в журн. «Голос минувшего» 1913, 5, стр. 223 и в ТЕ 1913 г. стр. 45. Написано карандашом. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова «№ 126 М. около 23 Янв. 87». Некоторая неопределенность этой пометки дает основание датировать январем без указания числа.

¹ Іоанн Златоуст (р. около 344 г., ум. 407 г.) проповедник и писатель, признаваемый одним из «отцов» христианской церкви, занимавший одно время кафедру архиепископа константинопольского, которой он был лишен за обличения, направленные против богатых, против византийской аристократии и византийского двора. Беседы на Евангелие являются одним из главных произведений Иоанна Златоуста. Пересылаемая Толстым рукопись называлась «Поучения св. Иоанна Златоуста». При печатании этой книжки произошла задержка вследствие долгих цензурных мытарств? она была разрешена духовной цензурой лишь 15 апреля 1888 г. и появилась в издании «Посредника» в значительно сокращенном виде против рукописного экземпляра: «Поучения св. Иоанна Златоуста». Извлечение из его бесед, в переводе С.-Петербургской духовной академии, тип. И. Д. Сытина. М. 1888. Толстой очень ценил эту книжку, что видно и из дальнейших писем. См. письма Толстого к Черткову № 135 и 195.

² В подлиннике: прекрасный

³ Лев Павлович Никифоров (5 февраля 1848 г. — 17 апреля 1917 г.), переводчик. Народник по своим убеждениям, впервые привлекавшийся к суду по делу Нечаева в 1869 г. и неоднократно сидевший в тюрьме, Никифоров сочувствовал критике, которой Толстой подвергал государственный строй и православную церковь и разделял некоторые его взгляды. Сблизившись с Толстым, Л. П. Никифоров писал для «Посредника», выполняя переводные и компилятивные работы. С Толстым познакомился в 1884 году. В своих воспоминаниях Никифоров упоминает об отношении Л. Н. Толстого к его рукописи «Поучения св. Иоанна Златоуста». См. Л. П. Никифоров. «Воспоминания о Л. Н. Толстом» — «Лев Николаевич Толстой» Юбилейный сборник. Собрал и редактировал Н. Н. Гусев. Труды Толстовского музея. М. 1928, стр. 231. О Л. П. Никифорове см. прим. к письму Толстого к нему от апреля — 15 мая (?) 1885 года, т. 63.

132.

1887 г. Февраля 3. Москва.

Хоть словечко хочется приписать не объ дл, а о томъ, что вотъ я живъ, и вы живы, и я васъ люблю. Сейчасъ говорилъ съ Левой¹ (онъ со мной заговорилъ) о самомъ главномъ, настоящемъ, и такъ хорошо! Очень хорошо. Вотъ и все.

Л. Т.

Печатается впервые. Написано на четверти листа почтовой бумаги. На подлиннике надпись синим карандашом рукой Черткова «№ 127 М. 3 февр. 87», на основании которой и датируется письмо.

¹ Лев Львович Толстой, сын Толстого, род. 20 мая 1869 года. О нем см. прим. к письму Толстого к Черткову № 97, т. 85.

* 133.

1887 г. Февраля 6—7. Москва.

Я согласенъ съ вами: Можно¹ такъ: вмсто словъ: Все я одинъ сдлалъ. Мой умыселъ, мое и дло — поставить: Отъ меня все.² Мой грхъ. Мое и дло».³ Скажу только, что мой умыселъ, мое и дло, не значатъ то, что это значитъ на⁴ юридическомъ жаргон,⁵ а значитъ въ народномъ язык то, что онъ признаетъ себя виноватымъ не только въ дйствіи, к[оторое] могло быть случайно, но въ мысляхъ въ духовномъ смысл. Иначе я и не думалъ. Лгать ему тутъ некогда. А невольно вырываются слова и слова хорошія, такія, к[оторыя] никому не повредятъ. — Никогда не думайте, чтобы ваши замчанія и несогласія могли вызвать во мн какую-нибудь малйшую тнь неудовольствія. Мн всегда хочется согласиться и я сейчасъ соглашаюсь. Такъ и вчера, прочтя ваше письмо. Нынче же, перечтя конецъ драмы, я вспомнилъ, как я чувствовалъ о ней. Но это все равно. И мн кажется, что вы въ этомъ педантичны. Не въ жизни. Въ жизни нельзя быть достаточно строгимъ, и я въ этомъ отношеніи попользовался отъ васъ, но въ художествен[ныхъ] произв[еденіяхъ]. — Издать календарь безъ святцевъ и астрономіи — прекрасно.⁶ Драму Сытинъ, кажется, напечатаетъ дешевле Петербурга. Я его видлъ. Повсть Юлія жена переписываетъ и нынче кончитъ.⁷ Я перечитаю тогда и увижу, стоить ли она работы, въ чемъ сомнваюсь. Азбуку съ П[авломъ] И[вановичемъ] кончили и посылаю въ Варшаву.⁸ Это будетъ вамъ сюрпризъ, только бы прошла цензуру. Посылаю вамъ статью объ Эпиктет,⁹ составленную Новоселовымъ¹⁰ и поправленную Количкой.¹¹ Онъ не доволенъ ей и хочетъ написать свою, а объ этой ршайте, куда ее — въ календарь или отдльно. Еще у меня есть повсть крестьянина (новаго) Михайлова¹² — хорошая, очень даже, но к[оторую] нужно поправить, уничтоживъ чудесное. Я далъ сдлать это Тан,¹³ предполагая, что вамъ съ Ивановымъ¹⁴ (письмо котораго получилъ съ радостью) некогда. Если же у Тани затянется, и вы съ Ивановымъ свободны, то напишите, я пришлю съ П[авломъ] И[вановичемъ]. Онъ ухалъ въ Кострому. Помогай вамъ Богъ. Я, слава Богу, живъ немножко.

Мн разсказали содержаніе разсказа Короленко въ Волжскомъ Встник «Море».¹⁵ Это прекрасно. Состраданіе къ заключеннымъ, ужасъ передъ жестокостью заключающихъ, и взято изъ середины, какъ всякое

поэтическое истинное произведенiе.

Полностью публикуется впервые. (Отрывки напечатаны в ТЕ 1913, стр. 46; М. В. Муратов «Толстой и Чертков по их переписке», изд. Гоа Толст. музея, М. 1934, стр. 143.) На подлиннике надпись синим карандашом рукой Черткова «М. февр. 87». Письмо это было получено Чертковым 9 февраля, как это видно из его письма Толстому от этого числа, и таким образом не могло быть написано позже 7 февраля 1887 года. Толстой отвечает на письмо Черткова от 4 февраля и потому можно думать, что комментируемое письмо написано не ранее 6 февраля. В письме от 4 февраля Чертков писал Толстому: «посылаю вам маленькую заметку по поводу окончания вашей драмы, потому что привык сообщать вам всё, что думаю. С самого первого чтения элемент лжи в раскаянии Никиты неприятно поразил и меня и Галю и Павла Ивановича. И именно те слова: «мой и умысел» в признание Никиты, которые как будто ничем не вызваны и только стушевывают его действительно справедливое заявление, что он совершил всё зло, так как из-за его греха всё и вышло. Не знаю, согласитесь ли вы с моим образом мысли: но во всяком случае я уверен, что вам не может быть неприятно то, что я не хочу скрывать от вас своего мнения в тех немногих случаях, когда я или не совсем с вами согласен, или не понимаю чего-нибудь, что вы понимаете лучше меня...

Я хочу издать этот календарь без святцев и астрономической статьи — под заглавием «Пословицы на каждый день» — в нашей рамке, копеек в 3, и прибавить восход и заход луны...

Я хочу выпустить новое издание драмы в наивозможно дешевом виде. Мне кажется, что нам необходимо это сделать с таким выдающимся произведением, лишенным литературной собственности. А то какой-нибудь другой издатель выпустит издание более дешевое, чем наше первое, и вместе с тем наживет большие барыши. Я же хотел бы выпустить дешевое без барышей: покупатели будут в выигрыше, и ваше желание избежать денежной эксплоатации вашего литературного труда лучше осуществится. Мне предлагают здесь напечатать по 1 коп. зa лист, шрифтом, как в нашем издании «Севастопольской обороны». Книжка выйдет в 3¹/₄ или 3¹/₂ листа, поступит в продажу по 4 коп. Это как paз покроет все расходы по изданию. Дешевле никто не найдет выгодным издать. Хочу я это сделать по соглашению с Сытиным, с которым уже вошел в сношения по этому поводу... Что вы не присылаете ваш рассказ о Юлии?...

Мне кажется, что драма выиграет и в смысле христианском и со стороны художественной психологической верности, если в заключительных словах Никиты сделать самое маленькое изменение — заменить одно слово другим. Вместо: «Нечего допрашивать. Всё я один сделал. Мой и умысел, мое и дело. Ведите, куда знаете. Больше ничего не скажу!» — написать: «Нечего допрашивать. Всё я один сделал. Моя вина, мое и дело. Ведите, куда знаете. Больше ничего не скажу»! Вот почему я так полагаю: одна из главных причин, допускавших в Никите то неправильное, греховное отношение к женщинам, которое довело его до состояния слепого орудия в их руках, до — убийства, — лежала в отсутствии критического отношения к себе, в том снисходительном отношении к своим слабостям и порокам, которое снабжало его постоянными оправданиями в тех случаях, когда он видел ужасные последствия своих ошибок. Его любовница отравляет своего мужа. Когда Никита об этом узнает, то у него является к ней отвращение; но он не замечает, что собственно его преступная связь и вызвала это убийство. В другом месте, вспоминая другую свою связь, также вызвавшую преступление, он говорит: «Я не монах. Не я, так другой». Совершив свое ужасное преступление, он ужасается не тому, до чего он дошел, но тому, до чего его довели другие: «Что вы со мной сделали». При свидании с Мариной, находясь в состоянии такого отчаяния, что он готов лишить себя жизни, и вспоминая жизнь с той женщиной, с которой он впервые сошелся, он не себя винит в том, что ее бросил, а ее малодушно упрекает в том, что она не сумела его удержать. Во всем виноваты другие. Он так думал и чувствовал в продолжение всего времени, что находился во власти тьмы. Но лишь только он поддался просветлению, лишь только возродился, нашел свет, осветивший ему выход из положения, казавшегося ему безвыходным, он первым делом должен был почувствовать свою виновность во всем. Я даже думаю, что именно сознание своей виновности и должно было осветить ему всё остальное. Он должен был понять и прочувствовать, что он, именно он, вызвал весь ряд сцепившихся друг зa дружку грехов и преступлений. Он сознал, что он не только виноват перед каждою отдельною личностью, которую он ввел в грех, но еще более виноват перед всеми, перед богом за нарушения его закона и внесение в мир столько зла. И, находясь в таком настроении, он естественно восклицает: «Моя вина, мое и дело» или что-нибудь в этом смысле. Если же он говорит: «Мой и умысел, мое и дело», то это имеет характер только геройского выгораживания людей, действительно виновных. Он так сказал бы, если б побуждением к признанию было желание загородить людей, действительно виноватых — мой умысел, т. е. не вините других. Но Никита в эту минуту находился не в таком настроении. Он находился в радостном состоянии человека, понявшего свою ошибку, и имеющего возможность и потребность высказать это перед всеми. Он сознал свою вину, именно свою вину, он понял, что всё это произошло, и что он до того приписывал другим, что всё это произошло по его вине, было его делом: «Моя вина, мое дело». На других он не указывает, потому что это ему больше не нужно, как извинение своих поступков. Но он умалчивает о других вовсе но из предвзятого желания их оградить, а просто потому, что сказав, что всё произошло по его вине, он всё сказал, что ему нужно было, всё выяснил, что в нем требовало выяснения и отсутствие сознания чего мешало ему итти вперед. Теперь он возродился, начал новую жизнь, пойдет вперед и вперед, и ому дела нет до того, чтобы привлекли к суду официальных виновников каких-то прошлых преступлений.

И оказывается в данном случае, как и всегда, что высшая истина, не вяжется с отступлением от истины в частностях, что любовь к ближнему не может требовать того, чтобы человек говорил «да», когда — «нет» или «нет» когда — «да». И Никита, находясь в высшем, наиближайшем к богу настроении своей жизни, скажет про себя правду, что он виноват, что он убил, возьмет всё на себя одного: «Всё я один сделал». Но не станет подчеркивать кажущуюся неточность своих слов, прибавлением слов: «Мой и умысел». Если ему нужно было остановить обличение других со стороны Акулины, то он гораздо вернее достигнет это словами: «Моя вина, мое дело», передавая ей таким образом свое настроение раскаяния, не допускающее осуждения других — чем сочиняя на себя, что и умысел его, что могло вызвать со стороны Акулины только более горячий протест и желание выгородить любимого человека, берущего на себя чужую вину.