Полное собрание сочинений. Том 9. Война и мир. Том первый
Шрифт:
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился...
«Да, всё это было!...» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.
XI.
На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les n^otres.В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего(честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
— Но особенно хорошо, — говорил один, рассказывая неудачу товарища-дипломата, — особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?...
— Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим-то пользуется этот дон-Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
— Parlez-moi de ca, [285] — сказал он.
285
Ну-ка, ну-ка,
— О, дон-Жуан! О, змея! — послышались голоса.
— Вы не знаете, Болконский, — обратился Билибин к князю Андрею, — что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал — русской армии) — ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
— La femme est la compagne de l’homme, [286] — произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наширасхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
286
Женщина — подруга мужчины,
— Нет, я должен вас угостить Курагиньм, — сказал Билибин тихо Болконскому. — Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
— Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d’alliance, — начал Ипполит, значительно оглядывая всех, — sans exprimer... comme dans sa derni`ere note... vous comprenez... vous comprenez... et puis si sa Majest'e l’Empereur ne d'eroge pas au principe de notre alliance... [287]
287
Берлинский
— Attendez, je n’ai pas fini... — сказал он князю Андрею, хватая его за руку. — Je suppose que l’intervention sera plus forte que la non-intervention. Et... — Он помолчал. — On ne pourra pas imputer `a la fin de non-recevoir notre d'ep^eche du 28 novembre. Voil`a comment tout cela finira. [288]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
— Demosth`enes, je te reconnais au caillou que tu as cach'e dans ta bouche d’or! [289] — сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
288
Подождите, я не кончил... Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство. И... Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября... Вот чем всё это кончится.
289
Демосфен, я узнаю тебя по камню, который ты скрываешь в своих золотых устах!
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
— Ну, вот что, господа, — сказал Билибин, — Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Вене, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave, [290] это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Br"unn. [291] Вы возьмите на себя театр, я — общество, вы, Ипполит, разумеется, — женщин.
290
в этой гадкой моравской дыре,
291
Надо его поподчевать Брюнном.
— Надо ему показать Амели, прелесть! — сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
— Вообще этого кровожадного солдата, —сказал Билибин,— надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
— Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, — взглядывая на часы, сказал Болконский.
— Куда?
— К императору.
— О, о! о!
— Ну, до свидания, Болконский! — До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, — послышались голоса. — Мы беремся за вас.
— Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, — сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
— И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, — улыбаясь отвечал Болконский.
— Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть — аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.
XII.
На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.