Полное собрание сочинений. Том 9. За порогом весны
Шрифт:
Но память о нем на Железной осталась. Всякий может теперь прочесть аршинное слово: ГАВРИЛОВ. Имя и отчество гражданин Гаврилов не успел написать.
Представим его заботы: где-то в городе под горой надо было раздобыть краску, найти подходящую кисть, надо было с этим хозяйством подняться на гору, на виду у всех сесть и писать. Жуткая штука — тщеславие. Не умеет человек утвердить себя делом, утверждает вот так, черной краской. О том, что страсть эта интернациональна и процветает на многих широтах, свидетельствует превеликое множество рукотворных шедевров. Вот один из них, снятый в лесу у Внукова. Какая-то просвещенная
«Если природу не беречь, она превращается в окружающую среду», — удачно сказал недавно один острослов. С понятием «окружающая среда» сегодня часто связано понятие «загрязнение». Загрязнение среды — это не только бутылки и банки, не только фабричные нечистоты и химикаты. Всякого рода надписи — следы нашего пребывания в природе — тоже немалое загрязнение. И посмотрите, как велика угроза подобного осквернения природы. Эту группу туристов я снял в Домбайской долине.
И это только один из многих отрядов все возрастающего потока. Каждый по надписи — во что превратится Домбай?! Во что превратятся березовые рощи, пещеры, постройки древности?
А ведь, в сущности, писание «гаврилиады» нетрудно прикончить. Надо просто не писать, не долбить, не резать. В жизни есть множество благородных способов утвердить свое имя.
А что касается этого, знакомого нам Гаврилова, то на службе, наверно, узнают «своего человека». Там, поди, помнят, кому вручали путевку на воды в июле — начале августа. Гаврилов хотел известности. Так вот она.
Фото автора. 14 октября 1973 г.
Дуплянка № 11
(Окно в природу)
История почти криминальная… Срезая дорогу к дому, я шел запущенной просекой. После ветров-листобоев и кроткого серого дождика лес придавила осенняя грустная тишина. Все, кому полагается улететь, уже покинули лес, те, кто остался на зиму, притихли. Беспечный писк длиннохвостых синиц — единственный звук за дорогу…
Я не очень спешил и потому, наверное, как бы впервые увидел дуплянки. Дощатые, потемневшие домики с номерами висят давно. Но почему-то я ни разу не догадался заглянуть: что там внутри? А сделать это совсем нетрудно — крышки у домиков съемные.
В заповеднике развешано сотен шесть птичьих домиков. Тут жил орнитолог Геннадий Николаевич Лихачев. Я был знаком с этим не слишком общительным человеком, видел однажды, как он подымал крышки дуплянок, делал пометки в блокноте. Но орнитолог умер в прошлом году, и я, возможно, был единственным человеком, кто после него подходил к нумерованным птичникам, висевшим на уровне глаз человека.
Ничего особого я не увидел в жилье, припасенном для мухоловок-пеструшек, синиц, горихвосток, вертишеек и поползней. В одних дуплянках — полусгнившие гнезда
Я уже терял к ящикам интерес, как вдруг попался один с летком, сильно и очень неаккуратно расширенным. Рядом — еще такой же домик со следами разлома. Еще… В двенадцать дуплянок кто-то пытался проникнуть, расширяя леток. Догадаться, кто именно, было нетрудно.
Только дятел способен на такую работу. Я подивился силе ударов в доску — отщепленная древесина толстыми иглами была загнута внутрь дуплянок. Несомненно, дятел глубоко просовывал тело в домик — на щепках остались перья, дымчатые, с красноватой подпалиной.
Что было надо дятлу в дуплянке? Долбил для забавы, приятного времяпрепровождения, для «повышения квалификации»? Нет. Дятел грабил дуплянки. Грешок забираться в чужие гнезда и красть птенцов за большим пестрым дятлом замечался давно. Лет десять назад в Воронежском заповеднике мне показали гнездо трясогузки, из которого дятел унес птенца.
Я полдня караулил вора с фотокамерой наготове, но почему-то за новой жертвой он не вернулся. В последние годы какая-то причина заставляет дятлов довольно часто искать добычу в чужом гнезде. Как видим, даже в дуплянке защиты нет, ибо вор этот — отличный взломщик.
На просеке, похоже, орудовал один и тот же грабитель. Дятлы, как и все птицы, владеют охотничьим участком. В своих угодьях дятел и разорял домики. Долбить он начинал все дуплянки подряд. Но в процессе работы, кажется, понимал: поживы не будет — и прекращал расширение лаза. Но там, где добыча явно была, леток раздолблен довольно сильно.
Возле скворечника № 11 я задержался — за взломанной дверью был обнаружен труп. К дятлу, однако, убийство вряд ли имело какое-нибудь отношение. На дне дуплянки лежала мышь. Сама забралась и тут умерла? Сомнительно. Что станет искать лесная мышь в ящике высоко над землей? Кто-то охотился на мышей и спрятал добычу. Я завернул находку в бумагу и сунул в рюкзак.
Вечером с другом мы по всем правилам провели экспертизу. Зоолог и опытный препаратор Сережа пинцетом выщипал шерстку у мыши, потом вскрыл ее и, подавая мне лупу, сказал: «Насильственная смерть. И мгновенная. Мышь кормилась — смотри на зубах остатки зеленого мха, в этот момент охотник ее и настиг. Вот рана с кровоподтеком…»
Кто же, спрятав добычу, забыл о ней? Мне приходилось находить мышей, припрятанных лисами. Но тут лиса была ни при чем. Охотятся на мышей и прячут их про запас ласки. Мог ли юркий зверек забраться в дуплянку? Пожалуй.
Я видел, как ласка взбирается вверх по кустам. А может, все же не ласка? Есть еще один ловкий мышатник — маленький сычик. Настолько малый, что его зовут воробьиный сычик. Скорее всего, он-то и приспособил дуплянку для ночлега и кладовой. Но это только предположение. Нам мог бы помочь старик Лихачев, уж он-то за многие годы обхода дуплянок хорошо знал, кто и зачем забирается в них…
На другой день, терпеливо перелистав пожелтевшие записи орнитолога, мы нашли, что искали. Сыч! «Нередко ночует в дуплянках. И оставляет добычу», — значилось в дневниках. «Дело о дуплянке № 11» можно было считать закрытым.