Полный котелок патронов
Шрифт:
В течение пары секунд хамелеон разродился дюжиной шаровых молний, которые полетели к нам с впечатляющей, но умеренной скоростью стрелы, выпущенной из лука.
Аллилуйя, братья! Гермокостюмы спасли нас от высоковольтного поражения! А вот у пушкоминомета «Брандт» сплавилась затворная рама. Также сдохли и все три фары нашего катера. На них-то гермокостюмов не было!
К счастью, майор Филиппов не утратил самообладания и бил весьма точно.
Ураганный обстрел твари из пулемета заставил ее с пугающей быстротой переменить позицию на стене
Теперь монстр приблизился к нам еще метров на пятьдесят.
И надо же такому случиться, что именно в ту секунду закончилась лента в пулемете! Лента на двести звеньев, едрить-колотить! А ведь она казалась бесконечной, как новогоднее телешоу…
Ефрейтор Шестопалов со своими трогательными дворовыми чертыханьями («педосина!», «сучара!», «козлина горбатая!») бился над заклиненным затвором «Брандта».
Мы с Костей, трясясь над драгоценными (поскольку малочисленными) глубоковакуумными боеприпасами к «Раумшлагам», не спешили тратить их и только успели выхватить свои автоматические пистолеты. А Филиппов лихорадочно менял ленту в «Печенеге».
Стоит ли удивляться, что хамелеон, не испытывая с нашей стороны огневого воздействия, получил возможность рассуждать трезво. А порассуждав, решил устроить кому-то из нас небольшой холокост.
Хамелеон распахнул пасть — ее размер превзошел все ожидания, она была, клянусь суперзадницей моей двоюродной сестры Люси, размером с тоннель метро — и выбросил вперед свой многометровый гуттаперчевый язык. При этом если язык нормального хамелеона к жертве приклеивается специальной присоской, то у биосинтетического монстра он работал не столь эффектно, зато более надежно: по принципу лассо!
Язык обвил Шестопалова вокруг талии, как солист балета обнимает приму, и выдернул ефрейтора (сто десять килограммов натощак) из нашего катера!
От ужаса у меня, что называется, упала планка.
И я, прекрасно помня, что заряды «Раумшлага» во что бы то ни стало следует экономить, все-таки нажал на спусковую скобу.
В тот миг мне меньше всего хотелось оказаться на месте Шестопалова (который, как легко догадаться, истошно орал). А больше всего мне хотелось, чтобы, если мне на месте ефрейтора оказаться все-таки придется, нашелся хоть кто-нибудь, кто поступит так же, как поступил я!
К счастью для ефрейтора Шестопалова, голова монстра оказалась на дальней периферии зоны неметрического поражения заряда «Раумшлага».
Эпицентр риманова катаклизма пришелся, как бы это поделикатней выразиться… на гузно исполинского мутанта.
Так что гузно это вместе с парой цепких задних конечностей и всей брюшиной хамелеона немедля отправилось в запредельные тартарары. Туда же улетели десятки кубометров воздуха и кусок бетонной стены энергоблока. Громадный такой кусище, размером с дачный домишко полковника таможенной службы.
Но, друзья мои, исчезновением некоторого объема пространства действие глубоковакуумных боеприпасов не ограничивается.
Объемы пространства,
Стальные балки рванулись к центру катаклизма завывающими на низкой ноте удавами.
Передние конечности хамелеона резиновыми плетками бросились вслед.
Сотни тонн воды всесокрушающим цунами ворвались в Пятый энергоблок. И вот уже где-то впереди заревела гулкая Ниагара.
Мы успели только ахнуть «хренасе!», а наш катер, увлеченный разбуженной водной стихией, уже понесся к пробоине, нами же самими и проделанной.
Я чувствовал себя как на рафтинге — опасно, быстро, сделать ничего нельзя и орать бесполезно.
Мы, однако же, орали.
Орал даже флегматичный сухарь майор Филиппов. Как видно, живо представил себе, что будет, если наша лодка перевернется на боковой волне. То-то добрые сомики-мутанты нашим мясцом попируют!
*
Падение с высоты пятиэтажного дома могло бы запросто убить любого, но нас спасло подпружиненное ребрами жесткости дно «Зодиака».
В неведомых подреакторных закоулках, куда мы низверглись, плавать на «Зодиаке» было, конечно же, невозможно.
Слишком тесно, слишком много хлама и железяк с зазубренными краями.
Поэтому как только наша суперлодка ткнулась носом в первую же баррикаду из чугунных чушек, мы поспешили нашу лодку покинуть. Вода здесь доходила почти до пояса и продолжала прибывать.
Я с изумлением обнаружил, что по-прежнему сжимаю в руках «Раумшлаг», а на моей груди в специальном холщовом подсумке по-прежнему висит глубоковакуумная граната к нему.
Костя тоже умудрился сохранить и «Раумшлаг», и все свои боеприпасы к гранатомету числом три, как бы подтверждая: профессиональную хватку не пропьешь!
А вот стрелковку мы с Тополем всю утопили к чертовой бабушке — это да. Исключая разве что пистолеты в кобурах скрытого ношения — оружие последнего шанса.
— Никто не ранен? — спросил Филиппов.
— Разве что психически, — прокряхтел я. — Перезаряжайте пулемет, товарищ майор, и пойдем.
— Куда пойдем-то?
— То есть как это куда? — На меня невесть откуда вдруг сошло олимпийское спокойствие. Говоря эти слова прямо посреди обители зла, я улыбался умиротворенной, доброжелательной улыбкой Будды. — Куда сказали «монолитовцы». Генный процессор подрывать!
Мы находились в подреакторном коридоре. Вопросы о направлении задавать было глупо — направление было одно. Называлось оно «вперед».
Я пошел первым, чтобы сразу установить как можно более высокий темп движения. Мне было совершенно очевидно, что наш единственный козырь — внезапность.
Вторым, с пулеметом наперевес, двинулся Филиппов. Сутулый и худой, он походил на старого гончего пса, которого одна лишь любовь к хозяину заставляет трусить за очередным худосочным зайцем.
Костя оказался замыкающим, ему не привыкать.