Поломанный Мир 4: Стражи Равновесия
Шрифт:
Каролину наконец оттащили туда, где она спала. Старуха рыдала, не переставая. Остальные перешёптывались, не решая продавливать конфликт и далее. Дети сидели, как несмышлёные котята, молча и ничего не понимая. Лётольв и сам хотел поскорее убраться отсюда. Он встал, отряхиваясь от грязи донжона и людей, здесь живущих, и сказал:
– Спасибо, что приютили.
– Чекко, проводи нашего гостя до ворот, – сказал Лучано.
Он встал на ноги, прошёл к бойнице, выглянул на улицу. Небо над Провинцией успело расчиститься, так что солнце беспрепятственно
Викинг направился к выходу. Чекко увязался за ним. Норманн не оборачивался, резво спускаясь во двор. Мальчонка еле поспевал за ним.
Когда они вышли на свежий воздух, Лётольв смерил проводника чёрным взором и спросил озлобленно:
– Что ты ей наплёл?
– Сказал всё, как есть, – не стал врать парнишка.
– Плешивый был прав. Ты ещё слишком глуп и плохо разбираешься в людях, – холодно бросил ему Лётольв, точно плюнул, и направился к отворенным воротам.
Юнец остолбенел от услышанного, будто сражённый молнией. Наконец он опомнился и бросился за викингом, крича вслед:
– Эй!
Франческо нагнал викинга уже в проёме врат староимперского форта и потянул за рукав. Тот остановился в тени и повернулся к нему, продолжая испепелять взглядом. Мальчонка отдышался и сказал:
– Я всю свою жизнь жил по правде! С чего бы мне врать или недоговаривать?
– Не пойму, – проронил Иварсон, опустив глаза, – с чего ты это взял? Ты пресмыкаешься перед людьми, обречёнными на погибель. Сглатываешь все те словесные помои, которыми они в тебя плюют. Мечешься, но не можешь понять очевидного: они тебе не друзья. Для них ты – пустое место. На твоём месте я бы удрал от них при первой удобной возможности…
– Ты не понимаешь, чужак! – парировал Чекко, всплеснув руками. – Без них я не протяну. Один я и сам сдохну! Я никогда не был совсем один…
– По какой такой правде ты живёшь, если врёшь мне и себе сейчас? Надо уметь врать. Это жизненно необходимо. И ты врёшь, да не о том. Что хуже – самому себе, – сетовал Лётольв.
Он понимал бедственное положение мальчишки, равно как и то, что принять решение наподобие избранного Иварсоном тот не сумеет. Быть может, никогда.
– Хочешь сказать… – Франческо напрягся. – ты норманн?
«Неужто догадался?»
Викинг ответил не сразу. Лицо его стало каменным.
– Я из норманнов. Мой отец – норманн. Но моя мать из Илантии.
Сопляк осёкся, позеленев от приступа тошноты, что поднялась к горлу. Старший видел его насквозь, ведь он и впрямь совершенно не разбирается в людях.
– И ты, гнусный лжец-дикарь, учишь меня тоже врать? Да пошёл ты, Риккардо, или как тебя там! Липовый кабард! Ты хуже гадюки! – бравировал мальчонка.
Чаша терпения у Лётольва переполнилась. Всеми гонимый, всеми отринутый. Сам по себе, как того желал Бог внутри.
Гнев овладел им. Викинг поднял на проводника руку,
Чекко встал, как вкопанный, и широко распахнул глаза, наблюдая, как чёрные глянцевые щупальца оплетают его тело. Он дёрнулся, в ужасе лишь пикнув. Астральный образ Лётольва вырвался из физической оболочки, напоминая огромный, на весь торс непроглядный зев Имира, окаймлённый частоколом зубов.
Щупальца, придушивая мальца, стянулись и поломали его конечности. Всплеск боли сравним с фатальным падением, и всё же малец оставался жив. Считанные секунды, пока он хоть и в тумане, но осознавал явь. Пасть приняла его, смятого, как лист бумаги, в себя и затворилась.
Всё произошло тихо и крайне быстро. Так быстро, что никто и не заметил. Сам Лётольв не успел отреагировать. Поняв, что случилось, викинг отпрянул и в ужасе оглядел себя. Никаких следов трансформации вроде порванной одежды не наблюдалось.
– Как же это так? – не понимал он.
– Солнце – враг твой, но даже лёгкая тень – друг, – объяснял Бог Тьмы. – Что ты чувствуешь, Лётольв?
Тот ответил не сразу. Сердце возвещало о целой буре ощущений. Викинг был не из болтливых и потому описал своё внутреннее состояние крайне коротко:
– Ничего плохого.
Глаза Мрака понимал, что если не наставлять протеже, он сойдёт с ума, как любой другой смертный, в чьих руках оказалась власть куда большая, чем тот может унести. А между тем от Иварсона Имир требовал правильного, благого безумия. Он сказал:
– Когда ты пожрал Орма, был в ужасе. И вообще не понял, что произошло. Потому что всё также слеп во тьме. Это временно. А сейчас всё иначе. В тени прекрасно видно мощь, которая в тебе зреет. Её надо развить. Ты стал ближе к тому, спутник. Я поздравляю тебя.
Одноглазый не врал. Со смертью мальчика викинг почувствовал некую извращенную удовлетворённость. Самочувствие резко улучшилось, будто он снова тот счастливый ребёнок из Арнфьорда, полный сил и воли к жизни.
Поглощённая плоть Орма – та вызвала лишь толику нынешних чувств. Как и тогда, Иварсон ощутил сытость, но лишь на миг. Всё же Франческо был худосочен в сравнении с носителем Тьмы, пусть и заражённым. Сытость тут же сменилась нечеловеческим голодом, ибо аппетит приходит во время еды.
Ему вспомнилось предупреждение Имира. «Сожрать придётся много…» – процитировал его викинг, как никогда хорошо понимая смысл этих слов. Мрак, слушая его, разразился неудержимым раскатистым хохотом.
– Пока что ты только привыкаешь. Но очень скоро жить без этого не сможешь. Станешь зависим.
Как если бы ему это внушили, норманн понял: ему нужно пожрать всех выживших, какие только есть в форте. Не щадя никого. Эта мысль казалась ему вполне естественной. Они заслуживают этого, совсем другое дело – жить.