Полоний на завтрак Шпионские тайны XX века
Шрифт:
Между тем все четыре года войны офицеры военной контрразведки самоотверженно выполняли опасную, сложную и крайне ответственную работу, от которой нередко зависели жизни тысяч людей, судьбы целых операций (что я и стремлюсь показать в своей повести). Тысячи офицеров контрразведки героически погибли на фронтах Отечественной войны; многим из них, например старшим лейтенантам П. А. Жидкову (1-й Украинский фронт), Г. М. Кравцову (1-й Белорусский фронт), М. П. Крыгину (Сей-синский десант), посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Начальник Управления особых отделов всей Красной Армии Михеев — единственный (в Отечественной войне) руководитель целого рода войск, который погиб на поле боя, отстреливаясь
Кто знает о Михееве, о Крыгине, Кравцове и Жидкове? Очень немногие — из редких и коротких юбилейных публикаций в научно-исторических журналах. А в художественной литературе прочно утвердился стереотип «особиста», «особняка» — человека недалекого, подозрительного и трусливого.
В своей повести я стремлюсь реалистически показать трудную, самоотверженную работу армейских контрразведчиков на фронте и не сомневаюсь, что люди, которые должны будут санкционировать публикацию этого детектива, не меньше, чем я или редакция журнала «Юность», заинтересованы в появлении в нашей литературе положительных образов офицеров советской контрразведки».
Позднее, в начале марта 1974 года, то же самое Богомолов писал в Главлит: «Все события и персонажи романа «Возьми их всех!..» («В августе сорок четвертого…») вымышлены (кроме упоминаемых в главе 56-й, «В Ставке ВГК»), однако для создания иллюзии достоверности привязаны к конкретной исторической обстановке и подлинному положению на фронтах в середине августа 1944 года.
Никакими неопубликованными архивными материалами, никакими закрытыми источниками, консультациями или советами специалистов в работе над романом я не пользовался. Все действия и специальные термины, упоминаемые или описанные в романе, многократно упоминаются или описаны в открытой советской печати.
При публикации моих предыдущих произведений четырежды имели место необоснованные изъятия Главлитом отдельных фраз и абзацев (я пишу «необоснованные» потому, что при последующих неоднократных публикациях этих самых произведений все четыре цензурные купюры восстанавливались в тексте и не вызывали ни у кого никаких возражений или сомнений). Поскольку эти изъятия, как мне объяснили, имели место только потому, что у цензора не оказывалось под рукой упоминания в открытой печати какого-либо специального термина или действия, прилагаю составленную мной справку с указанием упоминания специальных терминов и действий в открытой советской печати».
Весьма характерно, что ни в одном из этих писем Владимир Осипович ни разу не-упоминает, что когда-либо служил в органах военной контрразведки или что сталкивался с ними на фронте, и вообще не упоминает, что воевал. А ведь все эти обстоятельства могли бы только расположить к нему военных и гэбэшных цензоров.
Насчет же Анатолия Николаевича Михеева Богомолов добросовестно заблуждался. Он был начальником Управления Особых отделов Красной Армии только в период с 23 августа 1940 года и по 19 июля 1941 года, а с 19 июля был начальником Особого отдела Юго-Западного фронта и оставался на этом посту вплоть до своей гибели в Киевском «котле» 23 сентября 1941 года. Так что на Юго-Западном фронте он оказался не по собственной инициативе, а по приказу, и задолго до того, как войска фронта попали в окружение (это произошло только в середине сентября).
Богомолов прямо писал, что его роман — это «идеологическая легенда». В телеграмме начальнику Главного разведывательного управления Министерства обороны генералу армии П.И. Ивашутину Богомолов утверждал: «Это не документальное произведение, а специально
В написанной Богомоловым «Истории публикации романа» есть раздел «Возвращаясь к военному прошлому» где утверждается:
«Я не испытывал никакого пиетета к ведомствам, я их не боялся, потому что свою «школу страха» прошел во время войны. Я три раза на войне оказывался в эпицентре чрезвычайных происшествий, фигурантами которых были мои подчиненные. Причем это были тяжкие по военному времени происшествия, о которых докладывалось в восемь-десять адресов, включая не только командование фронтом, но и Генеральный штаб в Москве, главного военного прокурора и прочее. Это были серьезные вещи, серьезные чрезвычайные происшествия, за которые грозил военный трибунал. В одном случае это был — среди трех человек, перешедших на сторону немцев, — «нацмен», который числился в моем взводе; в другом — мародерство в полковой похоронной команде, которую я после медсанбата, будучи ограниченно годным, возглавлял около недели; третье — отравление спиртоподобной жидкостью четверых красноармейцев моего взвода.
Меня таскали; я был невиновен.
Но была система, и были люди.
«Нацмен» только числился в моем взводе, я его не видел, он был поваром на батальонной кухне, его регулярно возили к командиру дивизии готовить необыкновенный плов.
Во время дознания, к своему удивлению, я узнал, что у него было офицерское, чисто шерстяное белье, у меня — х/б (хлопчатобумажное), у него — яловые сапоги, у меня — кирза, то есть мы находились с ним на разных уровнях (хоть он и был «придурком» — как говорили в армии).
Что касается мародерства: я в этой полковой похоронной команде был всего неделю, а мародерничали там месяцами. О том, что они мародерничали, я до этого ничего не знал, увидел впервые, когда ночью при свете фонарика меня разбудили в избе и показали плоскогубцы, клещи и мешочек из-под махорки, набитый золотыми и серебряными коронками.
Третий случай — в мае 1945 года, вскоре после войны, отравление метиловым спиртом в моем взводе — два смертных случая, двое ослепли. Я не был виноват, потому что оставил за себя в выходной воскресный день офицера.
Во всех случаях прокуратура, которая в войну работала с исключительно обвинительным уклоном, контрразведка, которая являлась правоохранительным карательным органом, командование — не требовали предания меня суду военного трибунала, хотя меня наказывали и в двух случаях я был отстранен от занимаемой должности. Меня ниже назначить было нельзя. Я Ванька-взводный был: дальше фронта не отправят, меньше взвода не дадут.
Но кто требовал моей крови, кто писал заключения?
Внештатные военные дознаватели, то есть свои братья-офицеры. В официальных заключениях по материалам дознания они требовали предания меня суду военного трибунала — пытались «кинуть под Валентину» («Валентина» или «Валентина Трифоновна», сокращенно «ВТ», — так называли военный трибунал) и «сломать хребет».