Полоса отчуждения

Мурашова Екатерина Вадимовна

– И из приютов, Алеша, и из наших детских домов бегут от одного и того же. И вовсе не от голода. У Макаренко в коммуне тоже не жирный кусок был. Бегут от бесчеловечности. Понимаешь?

Бес-человечность! Это когда есть еда, одежда и всякое другое, но нет – человека. И не только вокруг, но и в тебе самом его никто не видит.

– Но почему? – спросил Алеша и как-то смешно вздернул плечи к ушам.

– Хотел бы я знать… – вздохнул Петр Алексеевич и обернулся ко мне: – Иди!

– Как – иди? – не поняла я.

– Очень просто – иди домой, – повторил он, словно не замечая удивленного взгляда Алеши. – Курицу возьми. И подумай крепко над моими словами… Тебе одной тут не справиться. Даже нам, взрослым… и то… В общем, если что, заходи… И еще, скажи своему другу: воровством прожить нельзя. Когда-нибудь обязательно попадешься…

– Хорошо, спасибо, я передам, – вежливо сказала я и тут же поняла, что выдала себя.

Но Петр Алексеевич как будто бы ничего не заметил. Он снова взял в руки два апельсина,

зажал между ними третий и вдруг подбросил его в воздух, перехватил оставшиеся апельсины в одну руку, подбросил, поймал… С минуту он жонглировал апельсинами, а мы с Алешей завороженно смотрели на него. Потом сказал:

– Лови! – и по одному перебросил апельсины мне.

Алеша молча протянул сверток с курицей. Я зажала его под мышкой и вышла. На душе было так противно, как будто я отобрала у первоклашки деньги на завтрак или заняла в автобусе старушкино место.

Васька стоял в тени, прислонившись спиной к сараю, и курил. Заметив меня, он вздрогнул.

– Успокойся, Васька, все в порядке, – уныло сказала я, показывая курицу.

– Хвост есть? – прошипел Васька.

– Какой хвост? – не поняла я и, обернувшись, осмотрела сзади свои штаны.

– Да не здесь хвост, дура! За тобой хвост!

– Сам ты дурак! – разозлилась я. – Забери свою дурацкую курицу и скажи спасибо, что милиционер добрый попался.