Полосатый Эргени (сборник)
Шрифт:
Он продвигался, принюхиваясь к отпечаткам ее лап. И когда уже немало удалился от людского следа, вдруг увидел свою подругу. Она лежала на боку, раскинув лапы, словно хотела в последний раз прыгнуть. Пасть тигрицы была разинута и полна крови. И весь снег вокруг был в крови... Следов человека рядом не было, двуногие не подходили к трупу, но Чанг знал, что это именно они убили ее. От нее пахло горелым порохом.
Он наклонился, понюхал ее морду, лизнул в нос... Мочка была холодной, как снег.
Он немного постоял, потом двинулся в сторону следа людей, негромко, утробно, зло рыча. След вывел его к тому самому зимовью, где он
На лес уже опустились сумерки. Большие яркие и холодные звезды висели над кедрами, пихтами, елями. Тигр подошел к избушке, понюхал дверь, отступил на два шага и громоподобно, вызывающе и угрожающе зарычал. Он грозил людям, напоминал им, что он здесь хозяин, что он не позволит им бесчинствовать в тайге, убивать тигров... От его рыка в маленьких окнах зимовья дрожали стекла, и люди с содроганием слушали его грозный голос, который катился по ночной тайге далеко-далеко...
Несколько дней Чанг слонялся по распадкам и урочищам, нигде подолгу не задерживаясь. Первые три дня и ночи вообще ничего не ел, не охотился — не хотелось. Только пил из ключей, которые переходил в своем таежном странствии. На четвертый день в рассветных сумерках он заметил на склоне увала группу оленей и стал их скрадывать. Однако голое место, залысина, где на каменистом грунте не росли деревья, не позволило ему подобраться на два-три прыжка, чтобы нападение было надежным.
Он затаился, как бы в раздумье, и вдруг использовал прием, который уже применял прежде в подобных случаях. Резко рыкнул и тут же кинулся к табуну. Рык тигра, неожиданный и мощный, всегда в первое мгновение ошеломляет и зверя, и человека. Так и олени, услышав этот грозный звук, вздрогнули и на миг замерли, вскинув головы. Но за этот миг тигр сумел сделать еще два недостающих прыжка.
Насытившись, не стал укладываться на отдых, как это часто делал после еды, а двинулся дальше, стараясь идти по малоснежным склонам, по звериным и человеческим тропам, потому что, идя по целине, он увязал в снегу, а это раздражало и утомляло. В одинокой его звериной душе поселилось беспокойство, тревожная неприкаянность.
Он вдруг вспомнил о своем прежнем охотничьем участке, где все было ему привычно, где не встречались на пути незнакомые зимовья с людьми, громыхающими ему вслед. Где он жил много зим и не видел, чтобы убивали тигров... Он помнил того охотника, с которым тогда поделился добычей. Тот человек не стрелял в него никогда. И Чанг решил возвращаться. Он шел, пересекая широкие таежные урочища, переходя вброд бурные ледяные ключи и горные обветренные перевалы...
Однако его сосед-охотник так и не встречал с тех пор этого тигра, не видел его следов. И никому не известно, дошел ли он, полосатый и длиннохвостый, до своих прежних угодий, дожил ли наш Чанг до этой весны...
[1] Пробковое дерево Приморья (Примеч. автора)
[2] Так на Дальнем Востоке называют ручьи горного происхождения. (Примеч. автора)
В. Потиевский
ВОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ АКИ
Была она крупной, упитанной и довольно злой. Норки вообще всегда агрессивны, но Ака более других чувствовала свою силу и всегда готова была к бою. Она принадлежала к уникальной разновидности норки, выведенной
Но главная особенность разновидности заключалась в больших размерах животного. Ака весила три с половиной килограмма. Примерно столько же или чуть меньше весили остальные обитательницы шеда (так называется обиталище зверьков целиком), живущие в клетках по соседству. В то время как обычная американская норка, разводимая до сих пор, не превышала полутора килограммов, да и то таких размеров достигали только самцы.
Зверовод — девушка, которая обслуживала Аку, привязалась к ней за сезон. Когда кормила, говорила ей ласковые слова. Иногда, проходя мимо клетки, останавливалась и называла ее имя: “Ака” (которое сама ей и дала) — ласковым, добрым голосом. И норке это нравилось.
Она тоже привязалась к своей воспитательнице, ждала ее и, когда та появлялась, начинала радостно метаться по клетке. Однако свой злой нрав сохраняла постоянно. И когда однажды ее кормилица чуть зазевалась, вычищая клетку, Ака хватанула ее за палец так, что зубы зверя уперлись в кость. Девушка вскрикнула и отдернула руку, но не затаила долгой обиды на Аку. Палец еще был под пластырем, а она уже ласково разговаривала с Акой, и та весело прыгала, понимая расположение к себе со стороны человека, хотя снова была готова проявить дурной нрав хищника.
Родилась она в апреле совсем маленьким щенком. У матери было их восемь, но даже в условиях постоянного ветеринарного надзора выжили только семь.
Ака прошла первую линьку, и к ноябрю ее меховая шуба окрепла, ярко поблескивала и серебрилась на солнце. Густой подшерсток делал мех плотным и очень теплым, что сохраняло тепло даже в воде, которой, кстати, Ака пока еще не видела, кроме, конечно, воды для питья. Она так и выросла в клетке. Здесь ее кормили и поили, делали прививки и убирали за ней. За один сезон, с апреля по ноябрь, она выросла до взрослого зверя, окрепла, обрела силу.
Стремление выйти на волю жило в ней с того самого дня, когда она впервые стала самостоятельно ходить по клетке. Оно усиливалось еще и тем, что норка по своей природе зверь полуводный, живущий всегда у воды, рядом с ручьем или озером. Ее особенно сильно влекло к воде — это было неосознанное, но сильное чувство.
Так иногда и человека неудержимо влечет дорога, которой он еще не видел, но без которой ему плохо, уныло и тревожно.
Норке уйти было нельзя, но зов свободы, желание вырваться из клетки не покидали ее.
Ее хозяйка была с Акой особенно ласкова, и та чувствовала, что что-то изменилось, и стала еще более возбужденной и встревоженной.
Девушка понимала, что все, что будет, необходимо. Для этого и выращивали зверей. Но все равно, когда наступал этот роковой период, она ходила зареванной, с красными глазами и опухшим носиком. Но время неумолимо шло — приближались эти самые дни — дни забоя...
Забивали норок большими партиями, снимали шкуры и, сделав первичную их обработку, отправляли на пушно-меховую базу в Ленинград.