Полосы на окнах
Шрифт:
— Ах, я устала, — сказала мама, — я от всего устала. Конечно, получилось некрасиво.
Мы шли расстроенные, завернули на базар и забыли там ноты.
Сейчас же вернулись, но их уже на прилавке не оказалось.
Мы долго искали.
Мама плакала, если бы мама так сильно не плакала, я бы плакал сам.
Ведь это папины ноты.
11. Газеты
Наша курица снесла яйцо.
Мы ходили по комнате и взбивали гоголь-моголь.
— Не хватит? — спрашивали.
Мама заглядывала в стакан и говорила:
— Мало.
— А сейчас?
— Крутите ещё.
У меня уже рука отваливалась, но я крутил. Стёрлись на ладонях номера хлебной очереди. Гоголь-моголь стал белый, но больше его не стало.
— Ешь, Боба. — Я дал ему стакан, подошёл к газетной горе, которая немного не доставала до потолка, потрогал листы и сказал: — Они должны нас выручить. Бумага сейчас дорогая. На некоторое время они нас здорово выручат.
— Дай-то бог, — сказала мама, — никогда не думала, что нас эта груда выручит.
Я сказал:
— Кем только не мечтал я быть, но разве собирался продавать на базаре газеты?
— Не жалей, — поспешно сказала мама, словно боясь, что я раздумаю нести их на базар.
— Купи мне на базаре пирожок, — сказал Боба.
— Какой? — спросил я.
— Большой.
— Ну, это понятно, а с какой начинкой?
— С любой, — сказал Боба.
— С какой бы ты хотел? Я продам газеты и куплю тебе пирожок с любой начинкой.
— Купи хоть без начинки, — сказал Боба.
Я сидел на полу, перевязывал пачку газет бечёвкой, а мама и Боба смотрели на меня. Любимые мои газеты. Долго они пролежали…
— Ну, вот и всё, — сказал я. — Зачем только я собирал их…
— Чтоб продать, — сказал Боба.
— А дальше что?
— Снова собрать, — сказал Боба. Просто у него всё выходило.
— Кое-что ведь ты отобрал, — утешала мама, — особенно важные сообщения остались…
Что она понимала в важных сообщениях? В каждом номере важные сообщения. Кто сочувствовал мне? Никто. Взвалил пачку на плечо, и мама с Бобой пожелали мне счастливого пути.
Знакомые на улице заинтересовались:
— Куда ты?
Я кивал головой:
— Туда.
Там торговали и меняли. Обсчитывали и недосчитывали. Гадали и выигрывали. Обманывали и воровали. Продавали пышки, туфли, сапоги, кукурузные лепёшки, копчёную тюленину, селёдку, кружева, простыни, полотенца, тряпьё, старые брюки и пиджаки, из которых шапочники делали шапки, яичный порошок, кокосовое масло, бусы, пирожки…
Газеты делились на одинарные и двойные — в один лист и в два. Для завёртки. Двойные дороже.
— Двойные газеты! — предлагал я.
— Продаёшь?
— Курточку
— А жаль, несколько шапок получилось бы.
— А в чём ходить буду, как вы думаете?
— Не знаю, кепки хорошие получились бы, это я знаю.
— Соображать надо, дядя.
Газеты раскупали.
Опять этот тип:
— Курточку продай.
— А почему вы, дядя, не на фронте?
Сразу отстал. Видите ли, курточка ему нужна.
— Двойные газеты продаю!
Зеленщик жуёт хлеб, откусит, положит на горку с деньгами, трясёт пучком салата, а брызги летят во все стороны.
— Мальчик, подойди сюда.
— Чего вам?
— Газеты есть?
— Есть.
— Ещё есть?
— Дома есть.
— Много?
— Порядочно.
— Тащи завтра сюда, все куплю. Двойные как за одинарные, оптом заберу.
— Вполцены?
— Зачем тебе ходить, учёбу запускать, для тебя стараюсь.
Помощничек нашёлся, обо мне заботится. Другие люди на базаре, другая жизнь.
— Нет, дядя, не пойдёт, половину денег маловато за мои газеты.
— Всё не купишь, мальчик, никогда всё не купишь, денег всё равно не хватит.
— А вам хватит?
Смеётся. Тоже мне хитрец. Ему никогда не хватит, а мне должно хватить.
— Кого мы видим! — обступили меня старушки Добрушкины, будто впервые видят.
— И вы здесь?
— А ты зачем здесь?
— Продаю свои газеты.
— А мы платочки с кружевами сами делаем и продаём.
— Отчего же вы ковры свои не продадите? Вся квартира у вас в коврах, а вы платочки…
Они нахмурились.
— Питаемся скромно, платочки нас выручают.
— Ковры бы вас сразу выручили.
— На чёрный день бережём.
— А мы всё продали, остались одни мои газеты…
— Ковры у нас уникальные, — сказали старушки.
Газеты мои тоже уникальные, подумал я, но я их продаю. Каждая моя газета стоит уникального ковра. Просто у нас чёрный день настал, а у них не настал, только и всего.
— Были бы у меня ковры, — сказал я, — продал бы я их все до одного, а газеты сохранил.
— Ах, какой ты умник-разумник! — Старушки обиделись и пошли с кружевными платочками вдоль зелёных рядов.
Я продал мои последние газеты и увидел вывеску. Под этой вывеской сидел старик с корзиной. Кривыми буквами было начиркано на дощечке: «БЫДЫС». Карманы мои были набиты деньгами, одна двойная газета стоила два рубля, я мог бы и БЫДЫС купить, но что это такое — не знал.
— Питис, — сказал старик.
— А у вас там написано быдыс, — сказал я.
— Пытис, — сказал старик.
— Там-то у вас быдыс, а вы то питие, то пытис, непонятно…
Старик вздохнул.
— Купи пытыс, — сказал он.