Половина желтого солнца
Шрифт:
Воздух в саду был влажен. Ричард поднял голову и увидел, как два самолета, два зловещих силуэта, чертят в небе серебристо-белые полосы. От страха он обмяк и растянулся рядом с Кайнене на земле под апельсиновыми деревьями. Из дома выскочили Харрисон и Икеджиде; Харрисон рухнул пластом на землю, а Икеджиде побежал дальше, наклонившись вперед, размахивая руками, мотая головой. В воздухе просвистел снаряд, врезался в землю и взорвался. Ричард прижал к себе Кайнене. Мимо пролетел осколок величиной с кулак. Икеджиде все бежал, Ричард на миг зажмурился,
Вернулся он с сумкой из рафии. Ричард отвел взгляд, когда Харрисон пошел за головой Икеджиде, поднял ее и положил в сумку. И пока они вдвоем несли Икеджиде — Харрисон за запястья, Ричард за еще теплые лодыжки — к неглубокой могиле на дальнем краю сада, Ричард так и не поднял глаз.
Кайнене неподвижно сидела на земле.
— Тебе плохо? — спросил ее Ричард.
Кайнене молчала. Взгляд у нее был жуткий, застывший. Ричард встряхнул ее, а она все смотрела перед собой невидящим взглядом. Отчаявшись вывести ее из ступора, Ричард сбегал к крану и окатил ее ледяной водой из ведра.
— Прекрати, — выдохнула Кайнене и выпрямилась. — Теперь платье насквозь мокрое.
Она достала из чемодана другое платье и переоделась на кухне. Кайнене уже не торопилась в Орлу — она аккуратно поправила воротник, разгладила мятую юбку. Грохот минометов, частые пулеметные очереди мешали Ричарду вести машину, и всю дорогу он ждал, что из-за угла выскочит нигерийский солдат, остановит их, швырнет гранату. Однако добрались без помех. Дороги были наводнены беженцами, посты исчезли. Харрисон испуганно зашептал с заднего сиденья: «Они бросать все силы, чтоб взять Порт-Харкорт».
Кайнене и двух слов не сказала, когда приехали в Орлу и не увидели ни плотника, ни мебели, оба рабочих исчезли, прихватив аванс. Кайнене, недолго думая, пошла в лагерь беженцев неподалеку и наняла нового плотника, с землистым лицом, — он был готов работать за продукты. Следующие дни она была молчалива, замкнута, часами просиживала с Ричардом возле дома, наблюдая, как плотник пилит, строгает, забивает гвозди.
— Почему вы не берете денег? — как-то спросила его Кайнене.
— А что на деньги купишь? — ответил он вопросом на вопрос.
— Глупости. За деньги можно много чего купить.
— Только не здесь, в Биафре. Уж лучше получать гарри и рис.
Кайнене промолчала. На пол веранды упал птичий помет, Ричард вытер его листом кешью.
— Знаешь, что Оланна видела женщину, которая везла голову своего ребенка? — спросила его Кайнене.
— Да.
На самом деле он не знал, Кайнене никогда не рассказывала ему о том, что пережила Оланна во время погромов.
— Я хочу увидеть сестру.
— Поезжай. — Коротко выдохнув, Ричард
— Как мог осколок шрапнели отсечь Икеджиде голову? — Казалось, Кайнене хотела услышать, что ничего подобного не было.
По ночам Кайнене плакала. Она призналась Ричарду, что мечтала увидеть во сне Икеджиде, но, просыпаясь, снова представляла его бегущее обезглавленное тело, а в спокойном, зыбком мире снов курила сигарету в изящном золотом мундштуке.
К ним завезли на фургоне пакеты с гарри, и Кайнене запретила Харрисону их трогать. Она поставляла продукты в лагерь беженцев.
— Я сама раздам еду беженцам, а в институте сельского хозяйства закажу дерьма, — объявила она Ричарду.
— Дерьма?
— Навоза. Устроим в лагере ферму. Будем сами выращивать белковые продукты — сою и бобы акиди. Есть там один человек из Энугу, настоящий самородок — мастерит чудесные корзины и светильники. Пусть учит других. Мы могли бы сами зарабатывать, приносить пользу. А еще я договорюсь с Красным Крестом, чтобы к нам раз в неделю присылали доктора.
Она горела внутренним огнем, когда по утрам уезжала в лагерь и возвращалась в изнеможении, с кругами под глазами. Об Икеджиде она больше не вспоминала. Теперь Кайнене говорила только о том, как двадцать человек ютятся на пятачке, где и одному было бы тесно, о совсем маленьких пацанах, которые уже играют в войну, о кормящих матерях, о самоотверженных священниках отце Марселе и отце Иуде. Но больше всего говорила об Инатими. Он состоял в Союзе Освобождения Биафры, потерял всю семью во время погромов и не раз бывал в тылу врага. В лагерь он пришел, чтобы нести просвещение беженцам.
— Он считает, люди должны знать, что наше дело правое, и понимать почему. Я ему говорила, что незачем им рассказывать о федерализме, об абурийских соглашениях и прочей ерунде. Все равно не поймут. Многие из них даже в начальную школу не ходили. Но он меня не слушает.
Кайнене превозносила Инатими, как будто одно то, что он ее ослушался, доказывало его героизм, и Ричард заочно возненавидел его. Инатими представлялся ему безупречным, бестрепетным, закаленным в испытаниях. Когда Ричарду удалось познакомиться с Инатими, он чуть не расхохотался в лицо прыщавому человечку с носом-картошкой. Однако с первого взгляда было видно, что Биафра — единственный бог для Инатими. Он горячо верил в правое дело.
— Потеряв всех родных, всех до единого, я будто заново родился, — рассказывал Инатими Ричарду своим неизменно тихим голосом. — Я стал новым человеком, потому что некому было напоминать мне, кем я был до сих пор.
Священников Ричард тоже представлял совсем иными. Его поразила их тихая бодрость духа. В ответ на их слова: «Удивительно, сколько добра совершает здесь Господь», Ричард хотел спросить, почему Бог допустил эту войну. Но их вера тронула его. Если во имя Бога они так искренне заботятся о людях, в Бога стоит верить.