Полпути до Небес
Шрифт:
Над камнем стоит теперь храм, где мы всей шеренгой непроизвольно падаем на колени: камень – достоверно тот самый. Фотоаппараты отказывают у всех – но не до того: в слезах многие. Уж что–что, а горечь предательства в той или иной мере испытал на себе каждый, а на этом месте свершилось самое большое предательство на земле.
На обратном пути через сад вместе с Ольгой К. начинаем кружить вокруг ограды –
«Один лист! Только один лист с того дерева!!!» – и мы с Ольгой получаем целую веточку. Не бесплатно, конечно, но арабы тоже жить хотят. Почти хищно делим добычу под завистливыми взглядами остальных. Потом подбираю еще два перышка горлицы (местная разновидность голубя), а Оля К. – счастливица! – такое большое красивое перо неизвестной птицы. Шепот смотрителей сада за нами: «Хорошо, когда паломники – русские. Весь мусор подберут – неделю мести не надо!». Оборачиваюсь и улыбаюсь, сообщая тем самым, что и поняла, и не в обиде.
Солнце давно намертво повисло в зените, силы кончились почти совсем, воду уже раз выпили, в монастыре набрали святую – но и ее пьем «просто так» – а ведь предстоит еще пройти Крестный Путь.
Что это теперь такое? Это узкие, устремленные вверх улочки в Старом городе, сплошь состоящие из магазинчиков, кафешек и лавчонок, кишашие арабами, озабоченными единственной целью – сбыть паломникам залежалый товар. На пути – остановки, отмеченные иногда часовенками. Здесь Он впервые упал под тяжестью креста. Здесь встретил Свою Пречистую Матерь. Здесь еще не христианка Вероника с уже христианским милосердием отерла Ему лицо, подарив нам, по преданию, Нерукотворный Спас.
Не знаю, как другие, но я уже не иду, а ползу, стиснув зубы. Ползу – сытая, напившаяся воды, с фотоаппаратом на шее и в приподнятом настроении. А Его вели здесь избитого многохвостой плетью (а на конце каждого хвоста – свинцовый грузик!), с в лохмотья изодранной кожей и отстающим мясом, с переломанными ребрами и размозженным носом, без воды, двое суток пищи
Но вдруг я обнаруживаю, что со всех сторон на разные голоса доносится… мое имя! Надрывные выкрики «Наташа! Наташа!» и потом сопровождают меня всюду, где хоть что–то продают – а продают тут везде. Оказывается, «Наташа» – это любая русская туристка или паломница, подобно тому, как у нас немцев даже до сих пор кое–где называют «фрицами». Вот странно! Не Маша, не Лена… Сначала я вздрагивала, но быстро привыкла. Вообще, проблем общения в Израиле не существует: та его часть – весьма незначительная – которая по странному недоразумению не говорит по-русски, шпарит по-английски без затруднений. Случаются даже казусы. Заело у меня как–то фотокамеру; взмыленная, влетаю в фотосалон и долго по–английски объясняю свое горе. Английский я знаю, так что объясняю, надо полагать, толково. Девушка из салона внимательно выслушивает меня, выкатив на мою особу семитские плошки, а потом просит спокойно: «Да вы не надрывайтесь, вы по-русски говорите». Так и вспоминается: «Да ты не выпендривайся, ты рукой покажи!».
В храме Гроба Господня мы за Литургией на следующую ночь причащались, а потом уже неофициально, малыми «инициативными группами», проводили там и все прочие ночи, кроме той, когда на Преображенье поднимались пешком на гору Фавор. Он огромен, этот храм, и лучше всего там действительно ночью: идешь совершенно одна под гулкими недосягаемыми сводами среди колонн ротонды – и лишь иногда замаячит впереди или тихо возникнет из полумрака силуэт другого паломника – чаще всего русского, реже – грека. А вот ощущения лучше всего передать так: «И это происходит со мной – на самом деле?!». До сих пор иногда мнится: вдруг как–нибудь поутру окажется, что мне все это приснилось? И не сподобилась я на самом деле бродить в одиночестве ночи напролет по храму Гроба Господня? Потому что если уж по большому счету, то – такого счастья раз удостоившись, и мечтать о каком–то другом
Конец ознакомительного фрагмента.