Польская фэнтези (сборник)

На труп они наткнулись случайно. Он неожиданно глянул на них черными провалами глазниц из-под веток усохшего можжевельника, с которым, казалось, составлял единое целое. На первый взгляд именно так оно и было — словно человек и дерево умерли вмести. Одновременно. Будто срослись в момент смерти.

Джесон Ривет вздрогнул.

«Конечно, — мысленно поправился он, —

вместе умереть они никак не могли. Дерево почти совсем без веток, белое, уродливое, полуистлевшее, искореженное, расщепленное чуть ли не пополам. Ясно — оно умерло давно, очень давно. Человек, останки которого прибиты к нему, наверняка умер позже. Тоже давно, но позже дерева».

— А чтоб тебя… — начал было Адам Стаутон, но тут же умолк.

Дядюшка Уильям сплюнул, наклонившись с седла. Преподобный Мэддокс не пошевелился и не произнес ни слова.

Абирам Торп слез с седла, осторожно подошел, раздвинул можжевельники стволом мушкета. Остановился рядом с Измаилом Сассамоном. Спросил что-то. Индеец ответил. Коротко и гортанно.

Череп, отделенный от скелета, был насажен на сук в добрых шести футах от земли. Под черепом, примерно футом ниже, была прибита грудная клетка; между обросшими мхом ребрами торчали трухлявые деревянные клинья. Одна рука, кошмарно растопырившая пальцы, висела около ключицы. Вторая вместе с тазовыми и берцовыми костями, голенями и массой мелких косточек валялась у корня высохшего дерева.

— Краснокожие, — убежденно сказал констебль Генри Корвин. — Работа дикарей.

— Измаил говорит, что нет, — возразил Абирам Торп. — Верно, Измаил?

— Не могавки, — гортанно проговорил индеец. — Не сенеки. Не могикане. Не ленни-ленапы.

— Он сам-то краснокожий, — фыркнул констебль, — вот и болтает. Ни один христианин так с покойником не обойдется. Я не удивлюсь, если окажется, что несчастного прибили к стволу живьем. Как думаете, мистер Торп? Ведь вы читаете следы не хуже дикаря, извините за сравнение...

— Какие там следы, — буркнул охотник. — Это ж древность. Он тут уже не один год висит...

— Во времена войны «Короля Филиппа», — заметил Адам Стаутон, — в лесах хватало трупов, не диво набрести в кустах на скелет. Как по-твоему, Абирам, этот тоже висит где-нибудь с семьдесят пятого?

— Возможно. Мне сдается...

— Надо похоронить останки, — перебил преподобный Мэддокс, явно не интересуясь тем, что сдается трапперу. — Ну, господа, с коней.

— А времени не жаль? — поморщился дядюшка Уильям. — Это ж всего несколько мослов какого-то дикаря, убитого другими дикарями. Пусть...

— Мы — христиане, — хрипло оборвал Джон Мэддокс свойственным ему неприятным и не терпящим возражений тоном. Худой, в высокой шляпе, завернувшийся в епанчу пастор напоминал большую черную птицу. «Большую черную ворону, — в которой уже раз подумал Джесон Ривет, — тощую черную ворону на сивом мерине».

Преподобный повернулся в седле и просверлил юношу взглядом, словно исхитрился прочитать его мысли.

—

Возьми лошадей, парень. Отведи к ручью и напои. Побыстрее! Ну, шевелись же! Слезайте, господа. Предадим останки земле.

— Не взопреем, — фыркнул плотник Стаутон. — Делов-то всего ничего. Каблуком землю разгрести...

Генри Корвин что-то недовольно пробурчал; Джесон Ривет не расслышал. Он вел коней в котловинку.

От ручья веяло прохладой, пахло шалфеем и прелой корой. Вода была коричневой от торфа, а в местах поглубже, где течение вымыло ямы, казалась черной в тени склонившихся над котловинкой деревьев. У самого берега росли буки, их ветви наверху сплетались, образуя навес. Под буками, за спутавшимся покрывалом терна, расположились сассафрасы, лиственницы и сосны.

На излучине, на глубине под подмытым берегом, выскочила форель, плеснув не хуже бобра. Джесон Ривет вздрогнул, лошади подняли морды.

– — Если кони напились, — долетел сверху голос преподобного Мэддокса, — то веди их сюда, парень. И побыстрее! Двигайся!

«Да перестань ты мною командовать! — подумал Джесон. — Перестань смотреть на меня как на слугу, как на негра, перестань мной распоряжаться, да еще таким тоном, словно ругаешь за лень и неверное выполнение приказов. С меня хватит. И хватит с меня, что дядюшка Уильям допускает это, смотрит равнодушно, а то и вовсе прикидывается, будто не видит и не слышит. Эх, был бы жив отец, уж он бы не позволил, никому б не позволил ничего такого. Даже самому преподобному Джону Мэддоксу».

«Хватит с меня», — мысленно повторял Джесон Ривет, захватывая в кулак вожжи всех шести лошадей сразу. Они послушно пошли, скользя, топая и звеня подковами по камням, — сивый мерин преподобного, гнедая плотника Стаутона, гнедая кобыла Абирама Торпа, серая в яблоках кобылка констебля Корвина, буланый жеребец дядюшки Уильяма и его собственный буланый.

— Ну, парень, — поторопил пастор. — Не тяни!

«Ну, я сыт по горлышко, — подумал Джесон, — сыт и им, и всей этой погоней. Похоже, осточертело не только мне».

— Надо взглянуть правде в глаза, — угрюмо проговорил Адам Стаутон. — Мы больше чем в шестидесяти милях от дома. Корм для лошадей кончается, а достать его будет негде, потому что если здесь в лесах и есть какое-то жилье или ферма, то наверняка нищенские, и ничего мы там не получим. К черту, господа, и долго вы еще собираетесь тянуть? До зимы? Докуда собираетесь дойти, до реки Коннектикут? До Аппалачей? Абирам Торп, черт побери, раскрой рот, повтори, что недавно мне сказал. Кто-нибудь, дьявольщина, должен же наконец сказать!

Опиравшийся на мушкет Абирам Торп переступил с ноги на ногу, помял в руках украшенную енотовым хвостом шапку. Все знали, что он не любитель трепать языком. Если спрашивали — отвечал кратко, ворчливо, и то не всегда. А если не спрашивали, подавал голос очень редко.

— Мне думается, — пробурчал наконец охотник, кашлянув в кулак, — надо возвращаться. Мы отошли, пожалуй, далековато.

— Далековато! — фыркнул Адам Стаутон. — Ничего себе далековато. Да мы больше чем в шестидесяти милях западнее Уотертауна. Ушли даже дальше, чем капитан Элизар Холиок в тысяча шестьсот тридцать третьем.