Польская литература ХХ века. 1890-1990

Хорев Виктор Александрович

В одном из наиболее известных своих стихотворений – «Уцелевший» (из книги «Беспокойство»), поэт писал:

Мне двадцать четыре годая уцелелотправленный на бойню.Это названия пустые и однозначные:человек и скотненависть и любовьвраг и другтьма и свет.Человека убивают так же как скотя видел:фургоны людей порубленных на частилюдей которые не спасутся.(Перевод В. Британишского)

В этом фрагменте приоткрывается главное содержание поэзии Ружевича первого послевоенного десятилетия и

в значительной степени последующего его творчества – постоянное осмысление биографии своего поколения, юность которого встретилась со смертью. Память о жертвах войны, не покидающая поэта на протяжении всего его творчества, определила облик его поэтических книг 40-50-х гг.:

Я человек затоптанный на войнекак травая промерзшийкак подземелья костеловя окоп засыпанный воспоминаньямиодно лежит на другомВы не знаете о нашей смерти(«Обещание», 1950. Перевод Б. Слуцкого)

Воспоминания поэта: первая увиденная им обнаженная женщина – убитая девушка, платье которой сжег огонь бомбы («Первая любовь»); разлагающийся труп товарища-партизана, которого жандармы запретили похоронить («Доля»); «веревочки и камни и маленькие проволочные лошадки» («Избиение детей») в музее Освенцима – все, что осталось от умерщвленных в газовой камере женщин и детей; «люди с устами, залитыми гипсом» («Равнина»).

Представитель «уцелевших в бойне» показывал, что война обнажила сущность человеческой натуры, которой присущи и зло, и жестокость, что удел человека – не только на войне – страдание, боль, смерть. На этом основании некоторые критики писали о том, что поэзия Ружевича, как и других писателей его поколения, «заражена смертью». Ружевич возражал своим критикам: «Наше поколение, – писал он, – являло собой нечто совершенно противоположное. Это было поколение, зараженное жизнью. Мы вышли на бой, чтобы бороться со смертью, которую нес гитлеризм, мы защищали свою жизнь, жизнь своих близких, честь и жизненные ценности» {119} .

119

Ружевич Т. О поэзии, театре и критике // Поиски и перспективы. Литературно-художественная критика в ПНР. М., 1978. С. 284.

Широкую известность получили слова немецкого философа и социолога Теодора Адорно о «варварстве писания стихов после Освенцима». Для Ружевича, поставившего перед собой задачу «Создать поэзию после Освенцима» («Я видел чудесного монстра»), мир после Освенцима не значит мир без Освенцима. Новая поэзия должна хранить память о нем, быть иной, чем прежде, не иметь ничего общего ни с воспеванием прекрасного, ни с цивилизационным оптимизмом довоенного авангарда. «Танец поэзии закончил свое существование в годы Второй мировой войны в концлагерях, созданных тоталитарными системами» {120} . Европейская культура потерпела катастрофу, прежние формы не пригодны для выражения наступившего хаоса, поэзия в прежнем понимании умерла.

120

R'ozewicz T. Przygotowanie do wieczoru autorskiego. Warszawa, 1977. S. 33.

Разве можно писать о любвислыша крикипоруганных и убитых(«Свидетель», 1952)

Ружевич – поэт-моралист, но не в стершемся смысле этого слова, синониме дидактической однозначности. В его стихах нет назидательности, готовых рецептов и формул, но людей, реальные события и факты он воспринимает и оценивает, прежде всего, с этической точки зрения. Мерой ценности личности для него является ее отношение к другим, к обществу. Жизнь без утерянных нравственных критериев не имеет ни ценности, ни смысла.

Для новаторской поэзии Ружевича с самого начала были характерны суровость и сдержанность тона, простота и непосредственность высказывания, стремление приблизить поэтическую речь к прозаической, разговорной. По определению самого поэта, это поэзия «стиснутого горла» («Визит», 1948). Установка поэта на конкретность стиха, отрицание им всякой «заоблачности» и мистики в поэзии вызвали к жизни своеобразную оригинальную поэтику. Стих Ружевича – свободный, безрифменный, избегающий метафор; движение стиха определяют логические связи значащих единиц текста. Сам поэт не раз говорил о том, что он считает метафоричность образа и музыкальность стиха балластом, что

для него поэтическое творчество уже в 40-е гг. – было «действием, а не писанием красивых стихов» {121} .

121

R'ozewicz T. Przygotowanie do wieczoru autorskiego. Warszawa, 1977. S. 91.

Не следует буквально понимать декларации поэта и говорить, как это делали некоторые критики, о его программной антипоэтичности и прозаизации им поэзии. В его стихах подчеркнуто резко выражено стремление к правдивости и действенности поэзии, борьба против украшательства и сомнение в том, сможет ли традиционное поэтическое слово вынести всю тяжесть жизненного опыта, пришедшегося на долю поколения, от лица которого выступает поэт. Ружевич верно считает термин «прозаизация» применительно к своей поэзии поверхностным и ошибочным. Он определяет свои стихи как «произведения без маски, без камуфляжа», говорящие правду напрямую, открывающие перед поэзией новые возможности проникновения в суть жизненных конфликтов, в глубины человеческой психики.

Новаторская поэтика Ружевича не рождалась, разумеется, на голом месте. Заметно отличаясь от поэзии предшественников, творчество Ружевича своеобразно синтезирует лучшие их достижения, в том числе экспериментально-поисковой (с точки зрения формы) поэзии польских авангардистов 20-30-х гг. Поэт коммуникативный, доступный широкому читателю, Ружевич так определял различия между своей поэзией и авангардистской: «Произведение должно бежать от автора к читателю по прямой, не задерживаясь даже на наиболее пленительных с эстетической точки зрения стилистических остановках. Это является главным отличием моей поэтической практики от того, что сделали в польской поэзии авангардистские группы» {122} . Поэт ощущает себя наследником великой поэзии классиков польской литературы. «Моим богом в поэзии, – говорил Ружевич, – является Мицкевич» {123} , а в стихотворении «Хлеб» (1956) он писал:

122

R'ozewicz T. Przygotowanie do wieczoru autorskiego. Warszawa, 1977. S. 99–100.

123

Цит. по: Baranowska M. Prywatna historia poezji // Tw'orczo's'c, 2000. N 4. S. 111.

Хлебкоторый кормит и восхищаеткоторый претворяется в кровь народапоэзия Мицкевичасто лет нас кормитвсе тот же хлебмножимыйсилою чувства(Перевод Вл. Бурича)

После Щецинского съезда писателей на первый план выдвигается группа молодых поэтов, восторженно принявшая постулаты социалистического реализма и поддержанная официальной литературной критикой, – В. Ворошильский, А. Браун, Анджей Мандальян (р. 1926), Хенрик Гаворский (р. 1928) и др. Для их политической, агитационной, риторической поэзии характерно забвение национальной поэтической традиции и опыта старших современников. Считая себя новаторами, они пытались втиснуть всю современную поэзию в русло публицистической поэзии, образцом которой они считали творчество Маяковского. В сформировавшемся ранее, в 40-е гг., проблемно-тематическом и формальном русле продолжали создавать свои произведения опытные мастера В. Броневский, К. И. Галчиньский, Ю. Тувим, Ю. Пшибось, М. Яструн, А. Важик, А. Слонимский, в разной мере испытавшие давление на свое творчество догматических установок партийного руководства культурой. Но так или иначе все они отдали дань конъюнктурным требованиям.

Одним из главных героев соцреалистической поэзии стал Сталин. Он был прославлен в десятках панегирических стихотворений как «вечно живой герой», «вождь человечества», «демиург истории», «лучший друг Польши», «преобразователь природы», «борец за мир» и т. п. (Ю. Тувим, В. Броневский, С. Р. Добровольский, К. И. Галчиньский, А. Важик, Е. Путрамент, А. Браун, Т. Кубяк, Л. Левин, В. Вирпша и др.).

Были прославлены также Берут (в антологии «Стихи о Болеславе Беруте», 1952, приняли участие как молодые поэты В. Ворошильский, X. Гаворский, А. Каменьская, Т. Кубяк, А. Мендзыжецкий, Е. Фицовский, так и мастера Я. Ивашкевич, А. Слонимский, А. Важик и др.), Ф. Дзержинский (поэма А. Мандальяна «Товарищам по госбезопасности», Л. Левина «Поэма о Дзержинском», сборник стихов «Вечный огонь» под редакцией В. Ворошильского с участием М. Яструна, Т. Кубяка, С. Полляка, А. Мендзыжецкого и др.), погибший в бою с отрядом украинской Повстанческой армии генерал Кароль Вальтер-Сверчевский (антология «Строфы о генерале Сверчевском», 1952, среди авторов В. Броневский, М. Яструн, С. Р. Добровольский, А. Важик, В. Ворошильский, Т. Кубяк и др.).