Польский детектив

Гордон Барбара

Фирко встал с креслица, дружески взял меня под руку и конфиденциально шепнул:

— Пойдем ко мне в кабинет. Там можно поговорить спокойно.

А секретарше приказал:

— Сделай нам два кофе. По высшей категории.

Уже в его кабинете, попивая кофе, настоящий кофе, а не ту бурду, которую подают обычным посетителям, окутавшись клубами дыма, я объяснил Фирко мою точку зрения, рассчитывая на то, что хотя бы часть моих рассуждений дойдет до Барса с его помощью, а мне именно это и нужно было. Пускай этот позер не думает, что ему удастся так легко от меня избавиться. Я сказал:

— «Вихрю» конец. Ты это знаешь лучше меня. Барсу тоже конец. У него было две или три удачи, но это

были именно случайные удачи. Он почувствовал конъюнктуру, а ремесленник он неплохой, ну и удалось попасть в десятку. Большой оригинальностью он не отличается. Уже сейчас начинает повторяться, когда снимает сам. Зарабатывает на дебютантах. Понятия не имеет, что они там снимают, но денежки за художественное руководство берет. А я себя уважаю. Мне, например, не нравятся наши производственные планы на ближайшие годы. Барс говорит — «творческое развитие». Да нет там никакого творчества. Пошлость и халтура. И кончится все это большим скандалом. Прежде всего — финансовым. Но в тех сценариях, которые Барс проталкивает на редакционной коллегии, есть роли для Боженки. Не могла бы она играть в другом объединении, только нас должна осчастливливать? Я сказал все это Барсу. Отчаливаю. У меня есть несколько предложений. На телевидении, в новом журнале, на дипломатическую работу приглашают. Я мог бы очень неплохо зацепиться при ООН. Но уж как только я выберусь из нашего «Вихря», сразу толкну в «Культуру» или в какой-нибудь другой журнал большую принципиальную статью, в которой выложу все, что я думаю о положении в нашем кинематографе и откуда пошло все это болото. Опираясь на собственный опыт.

Если бы мне и в самом деле что-нибудь светило, я бы не пикнул, чтобы мне не напакостили заранее. Что касается ООН — ну, это была чистейшая выдумка. На телевидении я пробовал устроиться, но пока мне ничего серьезного не обещали. Журнал — это было самое приличное, но отдел, который мне предлагали, был маленький и неинтересный. Однако я вынужден был блефовать. Удар достиг цели. В прищуренных глазах Фирко блеснуло нечто вроде уважения. Покровительственный тон исчез. От его хамства не осталось и следа. Напротив меня сидел добрый приятель и, соглашаясь, кивал головой. Я мог заметить, как его небрежно взлохмаченные волосы старательно прикрывают плешь на макушке.

— О, да-а-а, — сказал он, растягивая это «а» с каким-то английским акцентом, — в том, что ты говоришь, много правды. Но, честно говоря, не знаю, подходящий ли ты выбрал момент, чтобы затевать эти забавы с Барсом. Ты же знаешь, ВКП сидит у нас на шее.

Конечно, я знал. Инспектора верховной контрольной палаты почти не покидали здание на Пулавской. Они уже чувствовали себя здесь как дома. Непрерывно рылись в бумагах и, словно антиквары, интересовались больше всего тем, что было датировано давно прошедшим временем.

— А мне-то что, — пожал я плечами. — Я за Барса отвечать не собираюсь. И защищать право «Вихря» на существование — тоже. И вообще, думаю, что, когда эта бомба взорвется, меня здесь уже не будет.

Я специально не упомянул о том, что не собираюсь ломать копья и в защиту чести коллеги Тадеуша Фирко. Поиграем пока в союзников.

У него было снисходительное лицо доброго дядюшки, который предупреждает ребенка, что не надо совать пальцы в дверь, когда он ударил снарядом самого тяжелого калибра:

— Ты брат, совершаешь серьезную ошибку. Есть такая пословица: «Отсутствующие всегда не правы». В чем бы ни обвинили в результате всех эти ревизий «Вихрь», легко будет свалить вину на тебя. Все объединение подтвердит, и никто не встанет на твою защиту. Потому что тебя уже здесь не будет. И как ты будешь защищаться? Тебе еще долго придется отвечать за каждый неудачный фильм, за каждый нереализованный

договор, за отвергнутые сценарии, которые оказались негодными для съемок, но на которые ты подписал договор и выдал аванс. А таких договоров… сам знаешь сколько. Полный шкаф. Огромные суммы. Ты из этого никогда не выберешься. Если и есть возможность уйти живыми, то только всем вместе. Коллективно. В конце концов, существуют так называемые объективные обстоятельства. На них и свалим всю вину, но сам факт существования этих объективных обстоятельств должны доказать мы все, без исключения. И пусть ВКП занимается этими обстоятельствами, пусть их ловит и наказывает! Тем более что многие из них вообще не существуют… И в этой ситуации тебе приспичило состряпать инквизиторскую статейку в «Трибуне» или в «Культуре»! Да еще упомянуть конкретные фамилии! Помилуй, даже в официальных речах этого не делают! Как частное лицо частному лицу ты можешь Барсу хоть все зубы выбить, если у тебя к нему есть какие-то претензии, но не дай бог нападать на него в печати. Не советую. Ты подумай обо всем, что я тебе сказал. Как другу говорю.

Он раздавил окурок в отвратительно грязной и потрескавшейся пепельнице из толстого стекла и посмотрел на часы. Забормотал извиняющимся тоном:

— Прости, но придется прервать нашу беседу. Мне пора в Министерство обороны по вопросу о реквизите. После прошлого нашего фильма они не досчитались какой-то там пушки или шашки, черт их знает, куда эти железки подевались. Скорее всего ребята из массовки променяли на водку.

Я понял. Он хотел, чтобы последнее слово оставалось за ним. Теперь он уже не даст мне возможности закончить разговор какой-нибудь остроумной репликой. А может, я плохо разыграл эту партию? Слишком рано открыл карты? Довел до ситуации, в которой стану жертвой безжалостного шантажа? Я встал и попрощался, в меру любезно, в меру сухо. На пороге вдруг я вспомнил, что хотел его еще кое о чем спросить:

— Но скажи мне, Тадек, почему ты в ближайшее время собираешься подарить нашей звезде кактус?

— Кактус? — удивился он.

— Ты же сам об этом сказал. На Новый год.

— Ах, да! — Он улыбнулся, но лицо его при этом искривила странная гримаса, и в профиль оно стало еще больше похоже на морду шакала. — Думаю, к тому времени она разойдется с Барсом, и я смогу отплатить ей за все пакости, которые она мне устроила… Но об этом в другой раз.

— И ты в самом деле подарил бы ей кактус? — не отставал я, потому что почувствовал, что он не хочет продолжать разговор на эту тему. Наверняка жалеет, что проговорился.

— Конечно. Лучше всего какой-нибудь ядовитый. Говорят, есть такие в американских джунглях.

Я представил себе схватку этих двух хищников. Шакала Фирко и тигрицы Божены. Было бы на что посмотреть. А может, борьба уже началась? Я вгляделся в лицо Фирко и сам испугался, хотя на этот раз опасность угрожала не мне. Его хитрые, угрюмые глазки были полны смертельной ненависти.

Вот так я был проинформирован о большом приеме у Барсов. Официальное приглашение представило мне это дело в другом свете, и я, поразмыслив дома над аргументами Фирко, пришел к решению принять его без лишних обид и капризов.

Божена говорила со мной по телефону своим ненатуральным актерским голосом, слегка обиженно, как будто это я был виноват в том, что не все идет так, как бы ей хотелось.

— Приходи обязательно. Это будет просто милый спокойный вечер в тесном кругу самых близких друзей. И прости, ради бога, что я только сейчас тебе звоню. Славек обещал договориться с тобой, но ты же знаешь, какой он. Пообещал и забыл.

— Рассеянность — привилегия гениев, — ответил я с таким набожным восхищением, что любой понял бы, что это ирония. Любой, но не Божена.