Польский пароль
Шрифт:
«Ишь раскипятились! — недовольно подумал Вахромеев. — И наши тоже с утра пораньше ошалели: палят в белый свет как в копеечку. Боеприпасы жгут. Надо пойти позвонить, пресечь безобразие, не то командир дивизии вмешается. А он мужик крутой…».
Однако перестрелка оборвалась так же внезапно, как и началась. На холмистое прибрежье, на черноватые сосняки опять улеглась утренняя тишина.
И все-таки позавтракать как следует не удалось. Увидав Вахромеева на пороге, телефонист уже протянул ему трубку.
Звонил комроты Бурнашов: пленили летчика с подбитого самолета; пленный передвигается самостоятельно, ранений
— Давай его ко мне! — приказал Вахромеев и тут же велел ординарцу Прокопьеву подать хотя бы кружку горячего чая да побыстрее разбудить помначштаба капитана Соменко (он один хорошо знал немецкий язык).
Впрочем, Афоня Прокопьев сумел-таки перед чаем навязать командиру котелок каши. И правильно сделал, потому что лейтенант Бурнашов со своим пленным явился на KП только минут через двадцать.
Бурнашов сначала вошел один, оставив пленного в бревенчатом «предбаннике», где размещалось хозяйство связистов. Поздоровался и доложил по-уставному, но и по-свойски одновременно, а Афоню уж вовсе фамильярно похлопал но спине: «Жиреешь, варнак, на командирских харчах!»
Лейтенант знал, что Вахромеев его больше чем уважает. И не только как земляка, близко знакомого по довоенной Черемше. Бурнашов был одним из троих (кроме Афони Прокопьева и самого Вахромеева) черемшанцев, входивших в «кержацкую сотню», которая еще в декабре сорок второго села в промерзшие окопы на сталинградских откосах у Волги.
Бурнашов совсем было потерялся при форсирования Вислы, числился без вести пропавшим и вот тут, в Силезии, месяц назад вновь неожиданно объявился, провалявшись почти полгода по госпиталям.
Он сильно за это время похудел, сделался юношески поджарым. И если раньше крючковатый ястребиный нос делал его лицо настороженным, хищным, то теперь бугроватый шрам, пересекавший левую щеку, добавил к этому нечто жесткое, недоброе, даже, может быть, жестокое. Хотя Бурнашов, в сущности, был незлобивым, очень спокойным человеком и еще в Черемше славился чрезмерной деликатностью.
— Ну где там твой пленный? — нетерпеливо сказал Вахромеев. — Показывай, что за ариец.
— Понимаете, товарищ командир… — Бурнашов смущенно поежился. — Я тут двух ребят-автоматчиков с собой прихватил. А то она царапается, кусается, плюется. Ну прямо холера бешеная…
— Кто?!
— Да пленная летчица, язви ее в душу. Мы ее сцапали, ну, помяли немного, думали, ведь мужик. А оно, выходит, баба. Фрау — по-ихнему.
— Давай вводи, — сухо сказал Вахромеев.
Бурнашов четко повернулся кругом, направился к двери, но остановился. Спросил:
— И ребят позвать тоже, товарищ майор? А то ведь она прямо в морду кидается. Как рысь хищная.
— Не надо! — сердито отрезал Вахромеев. — Пусть за дверью ждут.
Еще не хватало сабантуй устраивать вокруг одной какой-то истеричной бабенки. Слава богу, их тут трое мужиков-гвардейцев. Надо будет успокоить ее, так уж как-нибудь сумеют.
Бурнашов ввел пленную летчицу, и поначалу ничего такого истеричного, злобного в ее облике Вахромеев не обнаружил. Молодая, лет двадцати, не больше. «Не фрау, а медхен. Девушка, — пользуясь запасом немецкого, мысленно поправил Вахромеев командира роты. — И видать, занозистая, нервная девка — глаза горят, мелко дрожат губы. Ну конечно, перетрусила: навалились солдаты, скрутили руки. И повели неизвестно
— А почему она вся мокрая?
— Да в бега ударилась. Выскочила из этого своего «шторха» — и через кусты к речке. В воду сиганула. Мы ее уже оттуда вылавливали. Ребята тоже накупались, прямо в амуниции. А второй летчик с ней был, так тот удрал. Скорее всего, утонул. Как нырнул с берега, так мы больше его и не видели. Наверно, пулю схватил. Пальба же была — ужас!
Вахромеев сделал несколько шагов к пленной и, разглядывая ее, остановился, но не близко и на всякий случай приготовился к неожиданностям. Да, лицо все в синяках, даже в кровоподтеках… «Нехорошо, очень некрасиво…». Вахромеев взглянул на Бурнашова, укоризненно покачал головой. Тот понял, стукнул каблуками.
— Напрасно думаете, товарищ майор! Вам же известно: я законы не только знаю, но и соблюдаю! — Бурнашов намекал на свою довоенную службу. А служил он, между прочим, участковым милиционером в Черемше. — Эти телесные повреждения она, извиняюсь, сама себе причинила. Как упала, так, значит, в приборную доску носом. Физиономией то есть. Аж все стекла вдребезги, и кровь на приборах. Это я лично засвидетельствовал.
— Оружие при ней было?
— А как же. Парабеллум. Вот, пожалуйста. — Бурнашов выложил на стол пистолет. Потом зачем-то вынул обойму и, посмеиваясь, стал щелчками выбрасывать из нее один за другим патроны. — Ну комедия была, товарищ майор! Она же, летчица, отстреливаться пыталась, а потом даже стреляться. Приставит эдак пистолет к виску и жмет. А оно, оружие то есть, ни гугу… И знаете почему? Заело казенник. Вот глядите, из чего они теперь гильзы делают. Из железа! Меди-то у них нет! А железная гильза, она, известно, сразу раздувается после выстрела. Да еще и пригорает — готова пробка, долотом выковыривай. Ну дожили фрицы до ручки: застрелиться и то нечем!
Пленная, конечно, поняла смысл разговора: негодующе отвела взгляд в сторону. А дрожать не перестала, очевидно, накупалась она основательно в ледяной воде.
Вахромеев припомнил кое-какие немецкие слова, которые волей-неволей пришлось запомнить за месяцы последнего наступления. Жестом показал в сторону стола:
— Немен зи пляц, фрейлейн [44] . — Потом обернулся к ординарцу Прокопьеву: — Ну-ка быстренько сваргань кружку горячего чая! А то она зубами клацает.
44
Садитесь, девушка. (нем.).
Что-то долго не появлялся капитан Соменко… Летчица села на лавку к столу, Вахромеев — напротив. Он смотрел на пленную, а она смотрела на придвинутую парившую кружку с чаем. Смотрела брезгливо, с нескрываемым отвращением, как будто перед ней поставили бурду. А ведь это был настоящий сибирский чай — янтарно-бурый, крепко настоянный на кирпичной заварке. И не на какой-нибудь, а на фирменной, Иркутской чаеразвесочной фабрики, еще довоенной выделки! Этим кирпичным чаем Афоня Прокопьев запасся в прошлом году подо Львовом — специально для командира. Целый вещмешок нагрузил из попавшегося на пути трофейного продовольственного эшелона. А ей, видите ли, не нравится…