Полубоги
Шрифт:
О Бриан глянул вверх, но не шелохнулся.
— Садись и придержи треп свой, — произнес он, — иначе я жизнь у тебя сопру.
Мак Канн бросился бы на недруга, но в тот миг заметил Айлин Ни Кули, и лицо ее у Патси в уме затмило Бриана.
Вытаращился он.
— Ты ли это! — проговорил.
— Я самая, точно, Падрагь.
— Через минуту улизнешь небось, — угрюмо сказал он.
Уселся в траву, и вновь установился мир. Сидел рядом с О Брианом, а осел продолжал глубоко размышлять,
Когда Патси сел, все молчали, ибо, как ни крути, Мак Канн их вожак и слово ему.
О Бриан смотрел на него искоса, на жестком лице — ухмылка. Исторг смешок, но прикрыл его ладонью, словно осекшись, однако Мак Канн никакого внимания на него не обратил.
Его внимание приковала к себе Айлин Ни Кули.
— Поразительная ты женщина, — сказал он, — экая ты потешница, ей-ей.
— Как ни назови меня, так оно и есть, — отозвалась Айлин.
— С которым из этих мужчин ты теперь — или же странствуешь с обоими?
— Не желаю я ни того, ни другого, Падрагь, но отделаться от них не могу никак. Не отпускают они меня своей дорогой и идут со мной бок о бок два дня и две ночи, костеря да пиная друг дружку, да гомоня что ни шаг.
— Вот, значит, как!
— Вот, значит, так, Падрагь. О Бриан хуже всего, бо второй у него на подхвате и до меня ему дела нет. Ловят меня да держат меня…
— Ага! — воскликнул Патси.
— Не уйти мне от О Бриана, — продолжала она, — и я подумала, что, найди я тебя…
— Ты искала меня?
— Я искала тебя в этот раз, Падрагь.
— Ага! — повторил Патси и страшно глянул на Бриана О Бриана — и глаз его стал похож на крепкий каменный шарик. — С сего дня оставят тебя в покое, — проговорил Патси.
— Не лезь не в свое дело! — рявкнул Бриан О Бриан. — Не лезь не в свое дело, дерзец ты мой, а не то пробудишься средь привидений.
Патси твердого взгляда своего не отвел.
— Привиденья! — молвил он и вдруг навалился на Бриана О Бриана, левой рукой хватая за глотку, а тугими костяшками правого кулака зверски лупя.
Вниз устремилась голова О Бриана, а пятки взметнулись вверх, но мощно вырвался он и принялся вставать, руками молотя, словно мельница крыльями. Вот он приподнялся, и они перекатились — Мак Канн оказался снизу, но голова О Бриана потревожила осла, и тот, не отвлекаясь от раздумий, вдарил по врагу размышления задними копытами; Патси на миг увидел, как промелькнули белой вспышкой те копыта мимо его лица, — а вот Бриан из рода Брианов принял весь удар лбом: тот треснул и вмялся, как яичная скорлупа; ослаб он, обмяк, осел и рухнул бессильно Патси на грудь — и три секунды Мак Канн лежал под ним тихо, оцепенев от изумления.
Осел же вновь принялся соединять вечность вовне с вечностью внутри, копытца его покойны,
Мак Канн выбрался из-под тяжкого покойника и встал.
Мэри и Айлин сидели, замерев, уперши прямые руки в землю, округлив немигающие глаза.
Келтия пригнулся перед подавшимся вперед Кухулином. Патси увидел, как дернулся витой локон, — то расхохотался серафим.
Арт, вставая, замер на одном колене, а Финан прочесывал бороду, не сводя глаз с Айлин Ни Кули.
С того мига, как накатился Мак Канн на Бриана О Бриана, прошло всего двадцать секунд.
Серафим Кухулин глядел под руку Келтии. Сдул золотой локон с губ и рассмеялся — как серебряным колокольчиком позвенел.
— Что же скажет Радамант на сей раз? — молвил он, засим развернулся и радостно потопал себе прочь по дороге.
Мак Канн оглядел труп.
— Похоронить бы нам его, — мрачно произнес он.
Достал из повозки лопату с коротким черенком и выкопал на обочине яму.
В ту яму положили они Бриана О Бриана.
— Погодите-ка, — сказал Мак Канн. — Не годится с ним вот так прощаться.
Сунул руку в карман и достал монетку.
— Пусть будет при нем что-то — путь у него неблизкий.
Поднял он руку О Бриана, силком разжал ему стиснутый кулак и положил туда серебряный трехпенсовик, затем вновь сложил пальцы в кулак и опустил ему на грудь.
Обернули лицо покойного газетой и закидали Бриана из рода Брианов глиной, утоптали ее хорошенько, а когда уходили, над землей потекли сумерки, и крупная звезда глянула мирно сквозь серые просторы.
Глава XXXI
Шли весь вечер.
Сумерки надвинулись, и в полусонном полусвете мир разлегся покойно.
Оказались они в равнинном краю, что шептался травой; не осталось низеньких холмов, что вздымались и опадали и вздымались вновь; почти не осталось деревьев; там и сям на просторе качала неспешными ветвями береза и тихонько шумела в безмолвии; там и сям топорщилось одинокой зеленью жесткое деревце, а вокруг него тянулся прочь и прочь в безвидность нескончаемый горизонт.
Царила тишина, тишина глубокая, и над всем этим дремал вечерний сумрак, обволакивал и нарастал.
Сколь медленными вуалями углублялась тьма! — нежная пряха свивала тонкие паутины и опускала мягкие покровы с небес на прах земной; мимолетно мигали звезды, сигналя крошечными вспышками, собираясь яркими легионами в одинокие скопления, а тоненький серп луны возникал из-за облака и замирал в отдалении знаком золота.
Но безмолвная красота небес и безмолвное погружение в сон земли никак не воздействовали на одного из наших путников.