Полуденные сны

Проскурин Пётр Лукич

– Вася, Вася, - чуть слышно подала голос и Татьяна Романовна, в мягкой, такой знакомой интонации, как она ни пыталась скрыть, прозвучали страх и страдание.

Дождь припустил снова, Вася прикрыл глаза, защищая их от хлынувшей сверху воды, в то же время инстинктивно всем телом вжимаясь в камень.

– Вася! Вася!
– опять послышался, теперь уже громче, умоляющий, оглушающе близкий голос Татьяны Романовны, и какая-то сдерживающая плотина прорвалась, и Вася почувствовал подступившую к нему вплотную заглатывающую, сосущую мглу бездонного ущелья.

– Здесь я, здесь, - отозвался Вася беззвучно, на большее усилие не хватило

сил, казалось, вот-вот-и он сорвется.

Еще раньше вверху над ним началась какая-то возня, слышалось отчетливое позвякивание железа о железо, тихо и скупо переговаривались между собой незнакомые голоса, суеверно боясь взглянуть вверх, Вася все-таки ощущал тусклое скольжение фонарей в сыром воздухе, устрашающе фантастические тени, медленно переползающие с расщелины в расщелину, и уже совсем невероятно откуда-то из темноты рядом с ним появилось ярко освещенное светом фонаря молодое мокрое, очень грязное лицо с внимательными, участливыми глазами.

– Держись, - тихо сказали ему, одним тупым попаданием захлестывая на нем топкий шнур, сквозь вязкую внезапную глухоту (ему опять что-то негромко сказали) Вася почувствовал, что его крепко и надежно стиснуло и подхватило под мышками.

– Пальцы, пальцы разожмите, - понимающе попросил молодой голос. Вася и без него знал, что все плохое позади, но не мог с собою ничего поделать, он не чувствовал своих онемевших пальцев и разжать их не мог.

Его медленно и уверенно потянуло вверх, и все тот же спокойный голос повторил:

– Пальцы... Разожмите пальцы!

– Не могу, - хрипло и виновато отозвался Вася.
– Не подчиняются.

– А-а, понятно, сейчас...

Тут Вася почувствовал на себе чужие руки, вначале ему больно сдавили, проминая, плечи и локти, затем опять плечи, и тотчас что-то словно вонзилось в позвоночник. Пальцы сами собой разжались, отпуская деревце. Вася глухо вскрикнул, в глаза плеснулась пронзительная чернота, пришел он в себя уже наверху, на тропинке. Он сразу же увидел над собой смятое радостью лицо Тани, светящиеся нежностью и любовью глаза. Вася прижмурился и опять потерял сознание, и весь следующий день, уже окончательно придя в себя и лежа в своей удобной постели, он, продолжая чувствовать под собой сосущую бездонную пустоту, всякий раз тревожно вскидывался и окликал Татьяну Романовну, с усилием поворачивая голову, он видел, что Татьяна Романовна неотрывно, с каким-то новым, ранее незнакомым выражением смотрит на него.

– Что, Вася? Я здесь, - как эхо отзывалась Татьяна Романовна.
– Что, опять плохо?

– Ничего, лучше, Таня, - успокаивал ее Вася.
– ГТонемногу проходит. Только внутри еще что-то дрожит. Знаешь, мелко-мелко так, с перерывами. Да, Танюша, здорово нас вертануло!
– запоздало спохватился он.
– Ты знаешь, Танюш, я тебе другое скажу, только не обижайся. Я ведь готов был признать твою правоту в нашем разладе... что ж, думаю, жизнь одна, зачем из себя пророка корчить? Ведь подругому и легче, и проще, конечно, думаю, моя Татьяна Романовна права. Какого черта! Ведь я, если цель поставить, могу не только паршивую лабораторию прибрать к рукам, а кое-что и поинтереснее. Но знаешь, там точно кто-то вечный, неназываемый, кто все про нас знает, точно в душу мне заглянул, наизнанку вывернул. И стало мне невыносимо. Ах, дурак ты, дурак, думаю. Ведь помрешь и главного в жизни не успеешь, того, что тебе определено, из всей тьмы-тьмущей выделено. Ведь этого

никто за тебя не сделает.

Поделом тебе и наказание и муки! За слабость! За отступничество! Подыхай!

– Вася!
– оборвала его Татьяна Романовна с измученным, осунувшимся лицом.
– Не смей, не кощунствуй! Что ты все на свои плечи тащишь? Моя вина, мне и отвечать.

Она мучилась рухнувшим равновесием, проваливалась, не находила опоры, Вася понял и ободряюще улыбнулся ей.

– Ага, испугалась, что мужа-то потеряешь! Живи, пока живется, Танюш. Не терзай себя, не ешь поедом.
– Жить-то, что ни говори, хорошо, - сказал Вася, с наслаждением ощущая кожей чистую, скользко-накрахмаленную простыню.
– Пожалуй, пауза моя затянулась, все, безделье кончилось, я т а м это понял, в ущелье, я опять способен думать...

Да, да, не удивляйся, Танюш, - заторопился Вася, боясь, что Татьяна Романовна перебьет его и он не сможет сказать того, что хотел.
– Я еще отца вспоминал... никогда не вспоминал, он умер в пятидесятом, осколок сидел с войны, осколок нельзя было трогать. Правда, отец еще жил с час или полтора...

Тут Вася замолчал, и Татьяна Романовна, напряженно слушая его с виноватыми, влажно блестевшими глазами, боялась шевельнуться.

– Ну и что, что, Вася?
– спустя какое-то время все-таки осторожно напомнила Татьяна Романовна о своем присутствии.

– Что?
– очнулся Вася и с недоумением огляделся.
– Ах, да, да, представляешь, Танюш, отец задолго почувствовал приближение смерти... только теперь я его понял!
– Лицо Васи как бы осветилось изнутри мучительной догадкой.
– Я его видел вчера, когда повис как распятый... брр!
– неподдельно встряхнулся Вася.
– Видел так ясно, как тебя вот сейчас. Знаешь, т а м я почувствовал то, что всегда присутствует в нас и чему мы, как правило, не верим. Я подумал, все, мой круг кончился, он пришел за мной... он был живой, я бы мог дотронуться до него, если бы мог освободить руки... Я его запах узнал, от него пахло, как в сильный зной от перегревшегося камня или сгоревшего железа... До меня дошел этот запах окалины, знаешь, Тапюш, словно я расстался с ним вчера. Но даже не это главное!

Васе необходимо было выговориться, и она терпеливо ждала.

– Потрясающе другое!
– продолжал Вася с таинственно-вопросительным выражением в глазах, снова и снова переживая поразивший его момент.
– Отец повторил то, что сказал мне перед смертью... слово в слово... "Береги, Васька, совесть, слышишь, береги совесть, - сказал он, - как бы тебе самому плохо ни было!" И тут, Тапюш, я понял, что останусь жить... Иначе зачем бы он приходил?
– сказал Вася, оттеняя смысл своих слов и голосом, и выражением лица.
– Да, да, зачем бы ему было приходить, зачем-то это было нужно, чтобы он приходил! Меня словно огнем прожгло насквозь. Он помог мне. Вот почему я рук не отпустил.

– У тебя жар, ты весь горишь... не волнуйся, все хорошо, все позади, осторожно напомнила Татьяна Романовна.
– Вот выпей еще грушевого отвара, я прямо в чайнике заварила.

– Танюш, не покидай меня...

– Что, что?
– растерялась Татьяна Романовна.

– Не покидай меня. Тебе тяжело со мной. Я что-то в жизни не смог. Действительно, мог быть больший результат.

Я не дал тебе счастья, все собирался, только собирался жить. Бежал, бежал, а жизнь-то-тю-тю!
– уже прошла.