Полуденный бес
Шрифт:
– Но зачем? – Варганов поморщился.
– Борозда бледная, не глубокая. Очень, очень похоже на имитацию.
– А бывали подобные случаи?
– Имитация повешения? Да сколько угодно. Обычно это делается, чтобы имитировать самоубийство. Как правило, так поступают неопытные преступники. Раздробят жертве череп или сломают шею, а потом подвешивают ее в петле и думают, что милиция констатирует самоубийство. Но всегда можно точно определить: повесился человек или нет. Например, по состоянию крови. У повешенного она темная и жидкая. Темная – от недостатка кислорода. Жидкая потому, что во время асфиксии в кровь поступают разжижающие
Тупицын тяжело вздохнул.
– Сколько было убийств в вашей практике, голубчик?
Варганов густо покраснел.
– Не тушуйтесь! Это не тот опыт, которому стоит завидовать. Ах, если б вы знали, сколько совершается глупых, бессмысленных убийств! Причем самые изощренные убийства совершаются людьми простыми и необразованными. Даже удивительно, как иногда начинает работать человеческая фантазия, на какие гнусности она способна! Возьмите хотя бы этот случай… Такое впечатление, что здесь работал одновременно профессионал и полнейший дилетант.
– Что вы хотите сказать?
– Предположим, убийца свернул жертве шею. Кстати, это могло произойти и случайно. Хотел изнасиловать, схватил за шею, она неудачно повернула голову и – финита ля комедия! Но в таком случае было бы разумнее оставить тело как есть. Мало ли что случается? Шла себе бабенка, задумалась, споткнулась и брякнулась затылком об пень. Зачем имитировать повешение?
– А если ее повесили? – спросил Варганов.
– Это маловероятно. Какой же нечеловеческой силой и хладнокровием надо обладать, чтобы повесить довольно крупную женщину на вытянутой руке!
– Самоубийство исключается?
– Нет – почему? Можно допустить, что женщина сама залезла на крышу или на дерево, накинула на шею петлю и прыгнула вниз. Но что происходит потом? Кто-то вынимает ее из петли, приносит или привозит сюда и бережно кладет на всеобщее обозрение. Сегодня у нас понедельник. Как раз в этот день по этой дороге дачники спешат на утренние поезда до Города.
Тупицын еще раз осмотрел мертвое тело, и в глазах его мелькнуло что-то вроде жалости.
– Ну, все… Первичный осмотр закончен, фотографии сделаны, тело можно увозить в морг.
Варганов опомнился. Он не заметил, как уступил свои права эксперту.
– Постойте! – сухо приказал он. – Нужно подождать Дмитрия Леонидовича. Странно, что его до сих пор нет.
– Прокуратура не торопится! – Тупицын неприятно засмеялся.
Он подошел к Соколову:
– Максимыч! Да что с тобой происходит? Ты на убийстве или на природу выехал покурить? Знаешь, что будет, когда шеф из Города вернется? Он сейчас на областном совещании соловьем заливается. Какие у нас невозможно хорошие показатели! А почему? Потому что профилактика преступлений – раз, бдительная работа сотрудников РОВД – два. И вдруг звонок от заместителя. Зверское убийство бабенки накануне всенародного праздника! Нас областная прокуратура на карачки поставит. Во время подготовки пятидесятилетия Октября такое ЧП!
– Отвяжись, – буркнул Соколов.
Тупицын не на шутку обиделся.
– Максимушка, тебе нехорошо стало? – с ехидным участием спросил он. – Может, ты мертвых девушек никогда не видал?
Но тут Соколов посмотрел на Тупицына так, что у того пропала охота шутить. Что-то странное происходило с капитаном. Тупицын осторожно положил руку на капитанский
– Ты ее знаешь? Я подумал: новенькая, с фабрики мягкой игрушки. Там недавно набор из деревень был.
– Елизавета Половинкина, – сказал Соколов, зло сплюнул и потянулся за восьмой сигаретой, но Тупицын перехватил его руку. – Горничная из пансионата «Ясные зори». Односельчанка моя. Я с ее отцом в один день с фронта пришел. Вместе от станции шли. На трех ногах.
– Как это?
– Две мои, одна его.
– Постой! Это тот, который семью бросил, в Город подался? Ты мне о нем рассказывал.
– Василий Васильевич Половинкин. На заработки поехал. И чтобы, значит, Лизу в Городе пристроить. Очень она о Городе мечтала. А какой заработок у инвалида? Мыкался в сторожах. Пил сильно. Ночью зимой напился в сторожке, печку закрыл и угорел. Я к нему в больницу приехал, когда он еще живой был и глазами хлопал. И знаешь, Сема, такая мука была в его глазах! И сказал он мне этими глазами, чтобы я Лизавете его помог. Мне врач говорит: они, которые угорелые, ничего не соображают и никого не узнают. Но я-то видел, что узнал он меня и все соображал.
– Значит, это ты ее сюда?
– Надавил на директора, устроил горничной. Не Город, а все-таки… Чисто, культурно, питание столичное, привозное.
– И мужики привозные… – подхватил Тупицын и тут же осекся.
Но капитан не слышал его. Он говорил для самого себя:
– Она, конечно, даже не в Город, а в Москву хотела. Целый чемодан открыток с артистами привезла, как приданое. Я, старый, смеялся. Ты, говорю, Лизок, когда один из артистов этих приедет, в упор его глазищами бей, чтобы наповал. Только спать с ним до загса не ложись, от этого дети иногда бывают. Она еще губки надула. Вы, говорит, дядя Максим, меня за дуру считаете.
Капитан тяжело встал и склонился над трупом. И вдруг завыл. Тонко и страшно, как воют деревенские бабы.
– За дуру? А кто же ты есть? Дура ты распоследняя и есть! Господи! Свалилась ты на мою седую голову! Что я теперь матери твоей скажу? Как я в селе родном теперь появлюсь? Мне старики темную сделают и морду в кровь разобьют. Что ж ты, Лизонька, наделала! И где мне артиста твоего искать!
Соколов оторвался взглядом от трупа и вперился в членов опергруппы.
– Где?! – закричал он. – Где этот гад подземный?!
Все замерли в изумлении. Конечно, все знали, что их начальник родился в деревне. Тупицын слышал ее название – Красный Конь. Как объяснил капитан, любивший почитывать разные мудреные книги, название это связано с народными верованиями и растолковывается в книге Афанасьева о взглядах славян на природу. Подчиненные Соколова знали и о некоторых странных привычках своего начальника. Например, капитан любил крепкие словечки, но не терпел откровенного мата. Он объяснял это тем, что за мат в их деревне старики парней палками били. Знали они и о том, как проводит Соколов свой летний отпуск. Каждый год с женой Прасковьей он отправлялся в родные места, но не в дом свой, давно отписанный колхозу, а в единственный в их районе лес под названием Горячий. Там на высоком жердевом настиле, между четырьмя березами, капитан с женой проводили горячие летние ночки, днем собирая грибы и ягоды и заготавливая на зиму в несметном количестве. Прасковья на костре варила варенье, а Соколов развешивал для сушки грибы и травы.