Полуночное солнце
Шрифт:
– Моя тетя хорошо ко мне относится, – заверил Бен с виноватой поспешностью, от которой даже слегка задохнулся.
Врач держала Бена за запястье и смотрела на свои часы.
– Напомните-ка, чего ради меня вызвали? В данный момент он в полном порядке.
– Его трясло как осиновый лист, когда я взял его за руку, – сказал полицейский, и Бен вспомнил, как побелели те листья. – Он дрожал от холода в такой день. Кроме того, как мне показалось, я видел тучу насекомых, кружившую вокруг него, пока я не подошел.
– Это были не насекомые, – возразил Бен.
Врач поглядела на него так, словно только что заметила.
– А-а-а, – протянула она и уставилась на его рот, пока он не догадался, что она ждет, чтобы он повторил за
Пока она внимательно осматривала его горло, он решил сохранить тайну.
– Я не видел никаких насекомых.
– Они там были, сынок, целая туча. И улетели в лес, как только увидели мой мундир. – Врачу полицейский сказал: – Я просто подумал, что вам следует знать.
Она заставила Бена наклонить голову в одну сторону, затем в другую, словно изучая его шею.
– Подозреваете, что его покусали? Следов укусов нет. – Она сунула Бену в рот градусник и все время, пока не пришла пора его вынимать, постукивала по линолеуму подметками поношенных туфель. – Ничего у него нет. Слишком долго ехал, а потом бегал на пустой желудок, вот и все дела. Лично я бы прописала ему большую порцию пюре с сосисками.
Она со щелчком захлопнула свой потертый чемоданчик и бодро вышла из комнаты.
– А пирог и жареная картошка с подливой подойдут? – спросила у Бена женщина-полицейский.
– Да. – На него вдруг навалилась такая усталость, что воспоминания о встрече на кладбище начали ускользать от него, становясь нереальными, – такая чрезмерная усталость, что он даже забыл о хороших манерах. – Спасибо, – прибавил он, и женщина-полицейский потрепала его по голове.
Когда она принесла ему еду из ближайшей закусочной, он понял, что умирает с голоду, но при этом не в силах пошевелить налившимися свинцом руками. Ему вспомнился один неожиданно жаркий день, когда он чувствовал себя точно так же. Мама тогда посадила его себе на колени и кормила супом. Он помнил, как она то и дело наклоняла голову, чтобы поцеловать его в висок, и улыбалась, стараясь скрыть проскальзывавшую во взгляде тревогу. А он был такой сонный, ему было так уютно, что он был готов сидеть так вечно. На мгновение ему захотелось, чтобы женщина-полицейский заметила, как сильно он устал, и покормила его.
Однако она говорила по телефону.
– Врач признал его совершенно готовым к поездке, мэм. И при виде еды он приободрился… Уверяю вас, мы хорошо его кормим, мэм… Сюда уже едет человек из полиции округа, который доставит его к вам…
Когда Бен макал в подливку последний ломтик картофеля, прибыл этот самый полицейский из округа, долговязый, неулыбчивый тип, нижняя челюсть которого составляла не меньше трети его лошадиной физиономии, и еще Бен решил, что в своем кепи с длинным козырьком он похож на шофера.
– Как только будешь готов, – бросил он Бену.
– Не спеши. Нам не нужно, чтобы в довершение ко всему тебя еще и стошнило в полицейской машине, – добавила женщина-полицейский.
Она проводила Бена до машины и застегнула ему воротник, сказав полицейскому с лошадиной физиономией:
– Береги его. Он хороший парень, на которого свалилось слишком много горя, какого никто не заслуживает.
Бен был ей благодарен, хотя и не возражал против того, что водитель видел в нем всего лишь досадную помеху, с которой нет нужды разговаривать: пока он сидит без дела в тишине, наверное, сможет вспомнить, что именно произошло на кладбище. Машина бежала через вересковые пустоши за собственной вытянутой тенью, и Бену казалось, он оставляет позади частицу себя. Когда он обернулся на лес, солнце ослепило его. Он зажмурился и увидел сияющую кляксу, которая разрослась, потемнев. Ему показалось, что солнце выжгло его воспоминания, которые он так и не смог ухватить в полной мере. Он прикрыл глаза ладонью,
Он то и дело просыпался, словно от толчка. И каждый раз понимал, что воспоминания ускользают от него все дальше. Он начал думать, что уже лишился их, не удержав сразу. В моменты бодрствования он видел города, названий которых не знал, небо, расчерченное полосами заката, дорогу, которая, кажется, вела на край мира, и еще бульвар с фонарями, похожими на бетонных динозавров, чьи головы одновременно налились оранжевым светом на фоне темно-синего небосвода. Один раз его разбудил водитель, чтобы он пересел в другую полицейскую машину. Очнувшись от сна под чистым черным небом с сонмом мерцающих звезд, он на какой-то миг вдруг понял: все, что он не в состоянии уловить, – это секретное сообщение, предназначенное для него одного. Но потом миг прошел, и, как он ни старался противиться, его сморил сон.
Когда он очнулся в следующий раз, то понял, что полицейская машина стоит. С трудом разлепив веки, он увидел за стеклом дом тети. Небольшие спаренные дома с аккуратными садиками и припаркованными автомобилями окутывала темнота, приглушавшая свет уличных фонарей и будто льнущая к нему. Он нащупал ручку двери и кое-как выбрался из машины.
Полицейский, которого Бен так и не смог вспомнить, уже нажимал на кнопку звонка. Бен увидел в окно, как его тетушка вскочила со стула и тут же ухватилась за спинку, чтобы не упасть, – видно, заснула, дожидаясь его возвращения. Когда он, спотыкаясь, побрел по садовой дорожке между кустами, черневшими в ночи, тетя открыла входную дверь. Ее пружинистые темные кудряшки сбились набок, очки в роговой оправе сидели косо, а над воротником кардигана торчал выбившийся ярлычок. Она скорбно поглядела на Бена и скрестила руки на груди.
– Никогда больше так не делай, если не хочешь моей смерти, – произнесла она.
Глава третья
Сначала Бену показалось, что она преувеличивает. Она поблагодарила полицейского и проследила, чтобы тот закрыл за собой калитку.
– Иди наверх, – вот и все, что она сказала Бену, взмахивая руками, словно от этого он мог бы взлететь на второй этаж.
Держась за перила, он дотащился до ванной комнаты, где крышка унитаза была замаскирована белыми перьями, в полусне принялся чистить зубы и понял, что таращится на свое отражение в зеркале. Собственное худощавое лицо показалось нереальным, словно маска: голубые со стальным блеском глаза запали от усталости, бледный рот с искусанными губами разделяла ровно пополам тень от острого носа, светлые волосы с серебристым отливом топорщились во все стороны над большими ушами. Он все еще размышлял, что же должно означать это зрелище, когда в ванную торопливо вошла тетя, чтобы его причесать. Расческа скребла по коже и дергала за волосы, но даже это не помогло взбодриться. Он поплелся в свою комнату, кое-как застегнул пижаму, забрался под одеяло, и его веки сомкнулись раньше, чем голова коснулась подушки.
Его разбудили полуденное солнце и хриплое пение большой шарманки. Он прикрыл глаза рукой, наслаждаясь неспешным возвращением в реальность и ощущением, что можно валяться так сколько угодно, понемногу узнавая в этих звуках мелодию фургона с мороженым. Она понемногу затихала, удалялась, наконец угасла, словно искра, и только тут он осознал, что не слышит в доме свою тетю.
Он вскочил, оттолкнувшись от кровати с такой силой, что затряслись руки, и бросился вниз по лестнице, в надежде, что его громкий топот вызовет ответ с ее стороны. Ее не оказалось в кухне, только плита и металлическая раковина сверкали, как будто она начистила их минуту назад; ее не было в столовой, только черные стулья стояли, выпрямив спинки, вокруг пустого черного стола, над которым висели в рамках коричневатые фотографии с морскими видами Норфолка; ее не было и в гостиной, только радиоприемник застыл на верху вращающейся книжной полки.