Полуночное танго
Шрифт:
А Валерку несет дальше. Подмигнув Оле, он притворно внимательно глядит на Петра, потом, наклонившись в его сторону и понизив голос до таинственного шепота, говорит:
— Иду я, значит, сегодня по базару и вижу — впереди фигура знакомая маячит. Подхожу ближе — Алевтина. Повисла у военного на руке, знакомый или нет — не успел разобрать: скрылись оба в толпе, только полковничьи звезды перед глазами блеснули.
Валерка явно перегнул, и Оля от неловкости заерзала на стуле. Алевтина — бывшая жена Петра, с которой он до сих пор не оформил
— Чего я ему, старому дураку, и талдычу, — с готовностью подхватывает баба Галя. — Нагуляет на стороне, а ты по гроб алименты платить будешь.
Петр Дмитриевич наскоро вытирает рот посудным полотенцем и, вскочив из-за стола, идет к большому сундуку в углу за печкой, где баба Галя держит запасы муки и круп.
— Ибрагим, Ибрагим, айда на лавке посидим, — зовет он, и кот, прыгнув на колени хозяину, кладет ему передние лапы на плечи и с ласковым мур-муром заглядывает в глаза. Петр гладит потрескивающую электрическими разрядами кошачью спину, улыбается виновато и беспомощно.
Баба Галя направляется к печке и сердито гремит тяжелыми чугунными конфорками. Валерка глядит на Олю, наслаждаясь триумфом.
В такие минуты Оля презирает Валерку всей душой, но, прежде чем ее презрение облекается в подходящие слова, он достает из-за пазухи толстую книжку и великодушным жестом кладет ее на стол.
— Держи, Петро, свою желанную и долгожданную «Королеву Марго». Дарю. На добрую память и с наилучшими пожеланиями от господина Дюма-старшего. А мы с вами, Ольга Александровна, едем на природу. Как говорят у их в Филадельфии — на уик-энд. Заметано?
Оля не возражает. Она уже успела полюбить эти, как ей казалось, ни к чему не обязывающие лихие поездки по степным просторам, вдоль все более обнажающихся в предчувствии зимних холодов лесопосадок, между распаханными, точно вывернутыми наизнанку полями. Там и дышится, и думается легко.
Валерка с шиком выжимает газ, и его новенький рубинового цвета «жигуль» срывается с места, точно сытый конь. Они вихрем проносятся по утопающим в багрянце садов окраинным улицам, мимо поросших величественными зарослями бурьяна развалин храма.
В степи пронзительно тихо и грустно оттого, что далекое безоблачное небо возвращает в памяти другое лето.
— Что, барышня, нос повесила? Воспоминанья гложут?
Валерка поворачивает к Оле смуглое лицо и пытливо смотрит на нее рыже-карими чуть раскосыми глазами. Машина замирает посреди ухабистой дороги, неровно прочертившей степь до самого горизонта.
Внезапно Валерка извлекает из-под сиденья банку с апельсиновым соком, бутылку «Столичной». И два хрустальных стакана, аккуратно завернутых в белоснежное полотенце.
— Как в лучших домах Лондона и Жмеринки, — провозглашает он, ловко смешивая в стаканах сок и водку. — Коктейль «Прекрасная незнакомка», а по-простому — «Недотрога». За то, чтоб это было не во сне. Давай до дна.
Оля видит, как дрожат тонкие длинные
«Сейчас начнет объясняться в любви, — думает она. — Допьет и…»
— Если я скажу, что люблю тебя давно и страстно, — это прозвучит слишком красиво и до пошлости банально. Ненавижу и то, и другое. А посему говорить об этом не стану, и целовать тебя тоже, раз ты этого не хочешь. По глазам вижу, что не хочешь. Угадал? — Валерка едва заметно ей подмигивает. — Зато когда нас свяжут навеки узы законного брака…
— Будем надеяться, это случится не так уж скоро…
— А я и не говорю, что это должно произойти прямо сейчас, — почти грубо обрывает ее Валерка. — Хотя у меня и в храме господнем, и в загсе имеются свои человечки. Им шумни только — по первому разряду все устроят. Я, так сказать, довожу до твоего сведения свою программу-максимум.
Голос Валерки звенит и рвется на высокой ноте, и Оля понимает, с каким трудом дается ему эта игра в самоуверенность.
— Здесь ты, разумеется, жить не захочешь, да я и не позволю тебе гнить в этой захудалой дыре, — продолжает Валерка. — Мы с тобой уедем в Москву или Нью-Йорк.
— Ты серьезно?
Валерка щурит свои широко поставленные глаза.
— Я, между прочим, богаче, чем здесь думают. Только я не собираюсь на этом богатстве сидеть, ибо не в нем усматриваю, выражаясь интеллигентно и цивильно, цель нашей бренной жизни. Хотя, признаться, и в нем тоже. Усекла? Я — человек современный. Ну, давай для бодрости еще тяпнем этой заморской гадости.
Валерка жадно осушает свой стакан. Оля видит тонкую струйку, сбегающую по пухлому, с ямочкой, подбородку, и ей становится жаль Валерку, себя и всех остальных людей, не защищенных от любви.
— Если по-честному, то я… я берегу тебя. Ты какая-то неземная, что ли… Ну хватит. Мотаем отсюда.
Валерка рвет с места и бешено гонит машину по пыльному проселку, ожесточенно швыряющему с ухаба на ухаб рубиновую скорлупку.
— Чтой-то вы сегодня рано, — встречает их баба Галя, прервав беседу с соседкой на лавочке возле парадного входа. — Небось зябко уже в степи.
— Угадала, баба Галя, — хохотнул Валерка. — А в машине, сама понимаешь, тесно. Вот сменю ее скоро на «волгу», тогда и зимой, гм, можно будет прокатиться.
Он резво вбегает на крыльцо и распахивает перед Олей тяжелую дубовую дверь.
Их с ходу обволакивает спертый жар прихожей, куда выходит выложенная сине-желтыми изразцами стенка печи. Оля прислоняется лбом к их неровной поверхности, и на нее вдруг наваливается тоска. Одна, совсем одна… Среди чужих и чуждых ей по своим представлениям о жизни людей. Впереди длинный вечер с унылым ужином под блекло-оранжевым абажуром, душная бессонная ночь…
— Ну что, барышня, в задумчивость впала? Никак от радости, что такой жених на горизонте замаячил? Да ты всплакни, не стесняйся — редко кому из вас такое счастье приваливает.