Полуночный ковбой (сборник)
Шрифт:
Он ел молча и был как-то церемонно вежлив по отношению к хилому тринадцатилетнему сыну-калеке.
В конце концов старый Риццо хорошенько надрался и, словно подводя итог обеду, впечатал огромный кулак в накрытый клеенкой столик. Он напомнил Богу и людям, кто он такой, что, дескать, он привык сиживать за столами побольше этого: «Sono Rizzo! Io prendo la tavola piu grande del locale!» [25] Прибежал хозяин, и оба старика, обнявшись, всплакнули. Потом Крыс повел отца домой. В квартире старик огляделся и издал жуткий вопль, словно неожиданно проснулся и увидел, что семью вырезали бандиты, а стены дома забрызганы кровью. Уставившись поверх головы Крыса, будто того и не существовало, старый каменщик, рыдая, вопрошал снова и снова, где его дети: «Dove sono i miei ragazzi terribili?» [26]
25
Я — Риццо! Я занимаю самый большой стол в ресторане! (ит.)
26
Где же мои сыночки, черт бы их побрал? (ит.)
Когда Крыс, барахтаясь, вылез из-под отца, он понял, что тот мертв. Он скончался мгновенно на глазах у толпы, запрудившей залитые солнцем улицы Бронкса.
С тех пор Крыс остался один-одинешенек.
Ему было шестнадцать, он в жизни ничему не учился, но от природы быстро соображал и, как многие дети, выросшие в больших семьях, умело врал без зазрения совести.
С этим «багажом» он и вошел в жизнь.
Крыс мог часами болтать о Бронксе, о Манхэттене, да и почти обо всем на свете. Но любимым коньком была Флорида, и, хотя он там ни разу не был, рассуждал он на эту тему с гораздо большим апломбом, чем на любую другую.
Он частенько листал цветные проспекты туристических компаний и собирал газетные вырезки. Еще у Крыса имелась книга «Курорты Флориды и Карибского моря». В этом очаровательном (по его выражению) месте есть все условия, чтобы жить припеваючи, — солнце и кокосовые орехи, причем в таком изобилии, что не знаешь, куда от них деваться. Ну, с солнцем попроще — нужна только широкополая шляпа, очки и кремы. А вот с кокосами прямо беда — их столько на улицах валяется, что тамошние власти вынуждены нанимать огромные колонны грузовиков, чтобы их собрать и дать дорогу транспорту. А кокосовые орехи — это тебе и завтрак, и обед, и ужин, любому ребенку ясно. Как проголодаешься, сорви орех, вскрой ножом и — в рот. Расписывая прелести этой пищи богов, Крыс всегда сопровождал свои слова выразительнейшими жестами.
— Тут одна загвоздка, — втолковывал он Джо, плотоядно причмокивая, — такая штука, понимаешь… Теплое молочко по роже течет и прямо за шиворот. И тут надо от этой вкусноты оторваться и ряху обтереть. А отрываться неохота. Вот ты смог бы? Я-то смогу.
А уж насчет рыбы Крыс разливался таким соловьем, что и Джо уверовал — там для этого дела ни удочка, ни леска, ни крючок не нужны. Перед глазами витала сладостная картина — вот он и Крыс у воды весело галдят: «Рыбка, рыбка! Плыви сюда!» И тут же из волн выпрыгивают прямо в руки две здоровенные рыбины, уже зажаренные. Глупо, конечно, но Джо ясно ощущал аромат жареной рыбы.
Иногда, чтобы не оборвать столь приятную беседу, Джо подбрасывал вопрос:
— Старик, а ты обдумал, где мы будем ночевать? У них ведь там «крестов» нету, это уж как Бог свят.
Но у Крыса был готов ответ на все. Он начинал расписывать бесконечные мили песчаных пляжей, прогретые солнцем, с беседками, павильонами, бунгало на любой вкус, скамейками, устланными мягкими подушками.
Однако чаще всего приходилось думать и говорить о деньгах.
Крыс был просто не способен зарабатывать на жизнь сколько-нибудь честным путем. Оба они порядком поистрепались — значит, на стоящую, хорошо оплачиваемую работу их не возьмут. Да и квалификация у друзей была не та. Вдобавок, им не улыбалось вкалывать целый день. Крыс, например, даже разговоры об этом воспринимал, как оскорбление. Но жить мелким жульничеством было тоже нелегко — уж слишком много конкурентов, приходилось постоянно подыскивать что-то новенькое, а где гарантия, что не попадешь впросак? Как с теми автоматами на стоянке, черт бы их драл! Что касается возможностей Джо делать деньги по прямому призванию, то Крыс безапелляционно заявил, что с бабами этот номер не пройдет. Там работали свои специалисты с соответствующей экипировкой, манерами и внешностью.
Образ ковбоя в Нью-Йорке не проходил, на него не ловились даже гомосексуалисты, разве только сугубо специфическая их группа, проявлявшая склонность к мазохизму. («А что это за субчики, я тебе и рассказывать не хочу, все равно не поверишь».) Тем не менее временами, когда совсем уж донимал голод, Крыс переступал через свои принципы и устраивал Джо свидания с «субчиками» за пять — десять долларов. От того требовалось только не возмущаться в течение нескольких минут. Но от этих «свиданок» у Джо делалось мерзко и муторно на душе. Он как бы становился на одну доску со своими партнерами — отсюда и душевное смятение, и гнев. Крыс признавал, что делать деньги таким путем — довольно погано. Он утверждал, что любая проституция — самое тяжкое дело в мире, конкурентов всегда навалом, а сейчас и подавно нелегко — все бесплатно дать норовят. Единственное, на чем можно еще погреть руки, — это обобрать клиента, но тут нужны хитрость и тонкий расчет. Крыс понимал, что именно этих качеств его другу-ковбою и недостает, поэтому не подбивал его выступать в таком качестве. Сам Крыс был достаточно хитер и ловок, но его шансы на успех резко снижались из-за сухой ноги («Ты возьми, к примеру, обычного педераста: кто захочет иметь дело со мной, убогим?»).
У Крыса была более подходящая для него специальность — он промышлял по карманам. Но ему обычно не везло. «Объекты», как правило, раза в два выше и толще Крыса, частенько хватали его за руку и уже давно могли бы сдать в полицию, но Крыс, попавшись, начинал канючить, взывать к милосердию пострадавшего, вовсю спекулируя на своем уродстве. Несколько лучше ему удавался другой вид жульничества, который, однако, требовал больше времени и приносил меньше прибыли. Крыс усаживался в баре, завязывал разговор с посетителем и потом, улучив момент, пытался украсть кошелек собеседника. Иногда он так просиживал битый час, а уходил всего лишь с какой-нибудь мелочишкой в кармане и парой кружек пива в животе.
Джо от этой самодеятельности просто тошнило («Тоже мне, дело!»). Он презирал медяки, нажитые таким путем, и Крысу частенько приходилось сочинять небылицы, чтобы объяснить их происхождение. А иначе Джо отказывался есть и ходил голодный, с вытянувшимся лицом.
Все же Джо по-прежнему радовался дружбе с Крысом. В эти недели ничто не страшило его больше, чем перспектива снова остаться одному.
Казалось, он зажил по-новому, стряхнув с плеч груз одиноких лет, но он чувствовал, что эти годы притаились где-то поблизости, бросая тень на настоящее, как существа из ночных кошмаров: черные, безжалостные, готовые снова утащить его своими щупальцами в безбрежное море одиночества.
Так, плывя по течению, друзья прожили октябрь и окунулись в мерзкую погоду ноября. В жизни не происходило ничего особенного.
Схожесть дней и отсутствие всяких надежд на лучшее рождали в Джо все возраставшее беспокойство и тревогу, которая временами перерастала в панику.
Ему чудилось, что Манхэттен — его тюрьма, а стены ее сжимаются с кошмарной скоростью. Джо мерил шагами все суживающееся пространство, а скоро стены сомкнутся и раздавят его в лепешку.