Полуночный Прилив

Эриксон Стивен

— Да. Отныне и навеки там будет двое Стражей.

— Думаешь, вечная служба его порадует?

Существо склонило голову набок: — Не знаю. Радует ли она меня?

Оставив двусмысленный вопрос висеть в сыром воздухе, Страж унес тело Брюса в море.

Долгий миг спустя Багг оглянулся на Теола. Он знал: друг очнется с жуткой головной болью.

«Но тут ничего не сделаешь. Разве что чай… У меня есть особо вонючая смесь, она заставит его позабыть о головной боли. Если уж есть на свете кто-то, способный ее оценить — это Теол Летерасец.

Но

сначала нужно вынести его из могилы…»

* * *

В тронном зале лежали трупы. Тот, что валялся у самого престола, уткнувшись лицом в кровавые плиты, все еще заставлял Пернатую Ведьму задыхаться. Сердце тяжело стучало в груди. От страха или восторга — она сама не понимала. Может быть, и от того, и от другого. Сброшенный с трона король Эзгара Дисканар. На троне восседал Рулад Сенгар Эдурский, и тьма в его очах казалась бездонной.

Комната познала боль — она еще ощущала повисшие у стен остатки горького страдания. И главным их источником был Рулад. Предательства, столько предательств, что не вынесет смертный. Она знала, знала все в сердце своем.

Перед императором были Томад и Уруфь, окружившие трепещущую, скорченную тушу Ханнана Мосага — дорогой ценой заплатил тот за день триумфа. Казалось, он ожидает чего-то ужасного: глаза долу, спина покорно склонена. Но Рулад был доволен и не обращал на ведуна внимания. Позволял себе продлить горький триумф.

Но где же Фир Сенгар? И Тралл? Пернатая Ведьма помогала Уруфи исцелять Бинадаса, который все еще оставался без сознания. Однако кроме родителей Рулада, на аудиенции присутствовала лишь троица его «избранных братьев» — Чорам Ирард, Хольб Харат и Матра Бриф. Не было Бунов, как и вожака Жекков Б» нагги.

Остались двое летерийцев, не считая жалких обрубков — королевы Джанали и принца Квилласа. Канцлер Гнол уже склонился перед императором и поклялся в вечном служении. Второй летериец снова и снова привлекал взгляд Ведьмы. Консорт королевы Турадал Бризед казался почти равнодушным ко всему, что видел в Вечной Резиденции.

Он красив, необыкновенно красив. Не один уже раз она ловила на себе его взор — даже через весь зал — и видела живой интерес, рождавший дрожь во всем теле.

Она стояла на шаг позади новой госпожи, Уруфи, сохраняя готовность услужить. Входили и выходили командиры с незначительными, на ее вкус, докладами. Бой там, победа тут, пристани очищены. Первые послы из протекторатов нетерпеливо мялись в разрушенном коридоре, ожидая приема.

Родилась империя.

Она была свидетельницей, и не простой свидетельницей. Нож, вложенный в руку Майен… слухи, что ее нашли. Мертвой. Больше Пернатой Ведьме не съеживаться под ее яростью. Сука подохла.

Первым приказом Рулада стало объявление охоты. На Удинааса. Каждый избранный брат получил команду воинов и был послан искать раба. Она понимала: поиски будут упорными, и в конце концов Удинааса схватят. Заставят заплатить за измену.

Она не знала, что думать. Однако первой проскользнула горячая мысль — и быстро исчезла, смытая потоком событий — надежда, страстная мольба Страннику, чтобы Удинаас сумел скрыться. Чтобы никогда не был найден. Чтобы хоть один летериец смог противостоять императору, победить его. Его победа снова и снова будет разрывать сердце Рулада.

«Мир

затаил дыхание — и снова дышит. Так же глубоко и спокойно, как ритм приливов и отливов».

Сквозь узкие, изящно украшенный окна купола над головой она могла видеть кусочки неба. Цвет его становился все более глубоким — день кончается.

День, в который завоевано королевство; день, в который завоеванное королевство начало неумолимо разрушать завоевателей.

Ибо таков ритм этих приливов. Сейчас, с приходом ночи, когда далеко протянулись тени и ускользнул весь остальной мир.

«Не в это ли верят Тисте Эдур? До полуночи все уходит, впадая в безмолвие и покой. Ждет последнего прилива».

Рулад восседает на троне, облаченный в золото Летера, и умирающий свет мерцает в мрачных глазах. Все темнее становятся пятна на упертом острием в пол мече.

И тут Пернатая Ведьма, снова опустившая очи долу, как и требуется от рабыни, увидела на помосте трона отрубленный палец. Маленький, словно бы детский. Она уставилась на него, очарованная, полная внезапным вожделением. Завладеть им. В таких вещах таится сила. Сила, подвластная ведьме.

Если личность, которой принадлежал палец, была значительной.

«Ну, это мы скоро узнаем».

Сумрак предъявил свои права на тронный зал. Кому-то придется зажечь фонари.

* * *

Она не выходила из комнаты. Для этого не было причин. Сидела молча и неподвижно, не слушая звуков боя, волчьего воя, далекий воплей. Она все твердила себе, что ждет. В конце концов, разве конец одного не означает рождения другого?

Жизни и любовь — игра существования всегда отмечена подобным. Обрывающийся путь, неуверенное ковыляние вперед. Кровь сохнет, обращается в пыль. Тела королей уложат в гробы и оставят темноте, предадут забвению. Для павших солдат выроют могилы, глубокие, как алчущие пасти самой земли, свалят трупы, и каждое всколыхнет облачно белой пыли. Как последний вздох. Выжившие погрустят немного и обратят взоры к пустым комнатам, пустым постелям, к ставшему ничьим имуществу; и будут гадать, что грядет, что будет написано на пустой аспидной доске. Будут думать: как мне жить дальше?

Королевства и империи, войны и причины… как устала она от всего!

Ей хотелось оказаться далеко. Так далеко, чтобы потеряли всякий смысл все события прошлой жизни. Чтобы утратились всякие воспоминания, чтобы не было понятно, куда теперь идти.

Корло предостерег ее от бесконечных рыданий. Так что теперь она сидит с сухими глазами и позволяет городу рыдать над собой самим. Она покончила со всем этим.

Стук в дверь.

Серен Педак подняла голову. Сердце дернулось в груди.

Стук повторился — сильный, настойчивый.

Аквитор поднялась с кресла, дернулась, почувствовав ломоту в затекших ногах — она уже долго не шевелилась — и неуверенно пошла в коридор.

Спускалась ночь. Она и не заметила. «Кто-то решился. Что-то закончит этот день. Зачем они беспокоят меня»?

Нелепые мысли, словно проникшие в разум извне, окрашенные слабой иронией, похожие на непонятную шутку.

Дверь. Она отпрянула, когда стук раздался прямо перед ее носом.