Полуночный танец дракона
Шрифт:
– Кое-что! Да тут не кое-что… Тут тридцать кое-что!
– А ты прямо подсчитала!
– Да, подсчитала! Господи, да куда девался этот список?
– Какой еще список? Кому они нужны – твои списки…
– Мне нужны! Тебе не нужны, а мне нужны!
– Дай мне договорить! Я не закончил…
– Как можно закончить нескончаемое? – философски заметил Сид, в то время как мы покинули зону слышимости, так и не выслушав главные аргументы.
Через пару дней он позвонил мне.
– Я нашел диктофон.
– Зачем?
– Ты – писатель. Я – писатель. Почему бы не подсобрать топлива для наших мельниц?
– Ну,
– Тогда будь готов, заеду прямо сейчас.
И мы пошли. Опять был чудесный теплый вечер, какие часто случаются в Калифорнии и о которых лучше не рассказывать родственникам с восточного побережья, а то те поверят и тут же нагрянут в гости.
– Ничего не хочу слышать! – говорил он.
– Нет уж, ты послушай! – вторила она.
– Спасайте, люди добрые! – Я зажмурился. – Действие второе. Те же. Партия продолжается, волан в игре. Проигравших нет. Ты что, правда собрался включать диктофон?
– Даже Дик Трейси [12] им пользовался, а мы что, хуже?
Мы подошли поближе, и я услышал легкий щелчок включаемого устройства.
– Как же его звали? Ах да, Айзек!
– Никакой не Айзек!
– Нет, Айзек!
– Да Аарон же его звали!
– Какой еще Аарон! Аарон – это старший!
– Нет, младший!
– Да какой дурак тебе это сказал?
– Какой, какой… Ты сам и сказал!
– Попрошу без оскорблений.
– Что, правда глаза колет?
12
Дик Трейси – главный герой серии комиксов Честера Гулда, сыщик-любитель.
– Да я тебе в два счета докажу, что…
– Отлично, с пылу с жару! – сказал Сид, когда мы тихо ретировались, унося с собой в кармане их голоса.
Дело пошло – на следующий день мы записали их еще раз, потом – еще раз и еще.
А потом вдруг скамейка опустела. Они не пришли один вечер, другой…
Когда я не обнаружил их и в третий раз, я зашел в небольшой кошерный магазинчик по соседству и, указав на скамейку, спросил, куда пропали ее завсегдатаи – я ведь не знал их имен. Конечно, знаем, сказали мне. Это Роза и Эл, Эл и Роза Штайн. Да, они ходили сюда много лет, ни одного вечера не пропустили. Но теперь – все. Эл больше не придет. Такие вот дела. Во вторник его не стало. Опустела теперь скамейка – очень непривычно. Ну да что тут сделаешь?
Я сделал то, что я мог сделать, внезапно обнаружив, что я действительно грущу о них – об этих двух совершенно незнакомых мне людях, вдруг ставших знакомыми. В маленькой местной синагоге я узнал название крошечного кладбища и однажды вечером отправился туда, сам не зная зачем. При этом я чувствовал себя так же, как когда-то давно, когда мне было лет двенадцать и я – гой – решился заглянуть в синагогу в центре Лос-Анджелеса, чтобы послушать, как поют и молятся все эти дядьки в шляпах.
Конечно, эта женщина была там, на кладбище. Сидела возле камня, на котором было вырезано его имя, и говорила, говорила, говорила – и иногда трогала камень рукой.
А что же он? А он, как всегда, ее не слышал.
Некоторое время я постоял там с закрытыми глазами и послушал. Потом ушел.
Когда солнце
Но что еще я мог сделать?
Я позвонил Сиду.
– Я по поводу диктофона. У тебя сохранились… те пленки?
В один из последних летних вечеров мы с Сидом, как обычно, прошли через кошерный рынок на площади, где продавалась знатная пастрома [13] и фирменные ватрушки «Эмпориум», и вырулили на променад с рядами скамеек вдоль моря. И вдруг Сид сказал:
13
Пастрома – мясной деликатес из говядины, блюдо еврейской кухни тюркского происхождения.
– Интересно, интересно…
– Что тебе интересно? – спросил я и увидел, что он смотрит в сторону той самой скамейки. К тому времени она пустовала уже неделю.
– Смотри… – Он тронул меня за локоть. – Там, кажется, та самая бабуля.
– Ну и что?
– Все-таки вернулась! А я думал, заболела или еще что. А она – вот.
– А я знаю, – улыбнулся я.
– Да откуда тебе знать? А это точно та же скамейка? Ну да. Да и тетка вроде та же – болтает без умолку, как ненормальная…
– Та же, та же.
Мы подошли уже совсем близко.
– Слушай, – прошептал он еле слышно. – Но ведь рядом никого нет. Похоже, она разговаривает сама с собой!
– Это только так кажется, – совсем тихо сказал я, потому что мы подошли уже вплотную. – Ты послушай.
– Ой, ну не морочь мне голову! Кому нужны твои смешные аргументы? – говорила бабуля, с горящим взглядом обращаясь к пустой половине скамейки. – Аргументы у него! Да если надо, я их тебе хоть тысячу приведу!
И вдруг случилась еще более странная вещь.
– Это ты-то? – произнес в ответ чей-то голос. – Нечего сказать, дожили!
– Это же тот самый голос! – воскликнул Сид, потом спохватился и добавил шепотом: – Его голос… Но ведь он же умер!
– Да, умер, – отозвался я.
– Но это еще ладно, – продолжала бабуля, – ты посмотри, как ты ешь. Просто понаблюдай!
– Легко тебе говорить… – Голос старика вдруг стал звучать тише.
– А тебе-то кто мешает? Говори!
Послышался щелчок. Сид скользнул взглядом вниз и увидел в руках у бабули… свой диктофон.
– И еще кое-что, – сказала она вживую.
Щелк.
– С какой стати я должен все это терпеть?! – проорал голос в записи.
Щелк.
– Да-да, у меня есть для тебя кое-что, что тебе не понравится! – выкрикнула она вживую.
Сид внимательно посмотрел на меня.
– Это ты? – спросил он.
– Ну, я… – сказал я.
– Но как?
– Взял все записи со всех вечеров. Потом переписал на отдельную кассету все его реплики и оставил между ними паузы, чтобы она успевала что-нибудь прошамкать в ответ. В некоторых местах записал чисто его вопли, когда ответ не нужен. А если что, она может остановить диктофон и проораться сама. А потом уже включать дальше…