Полуостров Надежды. Трилогия
Шрифт:
Шека скользнула по нему взглядом.
— Ты красивый тоже. Сегодня ты — мой мужчина, — потянула она его за здоровую руку. — Пойдем, ляжешь со мной.
— Но мне надо рассказать тебе… — слабо запротестовал Нанас, с ужасом ощущая, что чувство вины перед Надей совершенно исчезло, словно сгорело, испарилось в отражающемся в глазах напротив пламени костра. Он был готов идти за этой закутанной в звериные шкуры дикаркой куда угодно, лишь бы она продолжала смотреть на него, касаться его руки…
— Потом, — мотнула огненной гривой Шека и повела его за руку, словно послушного ребенка.
Глава 19
ЛОЖЬ
Недалеко от костра стоял сложенный из еловых ветвей шалаш, в котором все и случилось. И лишь после этого чувство вины снова вернулось, захватило, сжало Нанаса почти до физической боли. «Как я мог?! — вопила часть его разрывающегося на куски сознания. — Я предал Надю, изменил той, которой клялся в вечной любви!..» «Но если бы я не сделал этого, — оправдывалась другая часть его разума, — то наверняка поплатился бы жизнью, Шека бы этого так не оставила! А погибнуть — значит не только не выполнить задания мэра, но и подвести всех жителей города. И Надю в том числе… В конце концов, Надя от моего „предательства“ ничуть не пострадала. Да я никого и не предавал, ведь я был с Шекой не потому, что мне этого хотелось!..»
И все-таки он понимал, что лукавит, пытается оправдать себя. Да, если бы он отказал красавице-дикарке, она бы его, скорее всего, убила. Да, этим бы он подвел, а возможно — и обрек на гибель полярнозорненцев и любимую девушку. Но так ли уж он не хотел близости с Шекой? Конечно же хотел. Не просто хотел, а желал!.. И, обладая ею, испытал непередаваемое наслаждение истинной близости. Ему было хорошо с этой огненноволосой дикаркой. Очень-очень хорошо, безумно, сказочно, прекрасно!.. Чего уж тут скрывать? Зачем обманывать самого себя?
Это невольное признание совсем выбило Нанаса из колеи. Его естество состояло сейчас из двух половинок, каждая из которых презирала другую за малодушие и слабость. Не желая признавать за собой вины, он в то же время точно знал, что виноват очень сильно.
Юноша отвернулся от дикарки и, чтобы хоть как-то отвлечься, заглушить это гложущее его противоречие, хоть немного унять необъяснимое чувство вины, торопливо принялся пересказывать Шеке свою «легенду». К своему стыду, он чувствовал облегчение оттого, что Игнат был уже мертв, — по крайней мере, не пришлось высказывать «подозрительную» и весьма опасную просьбу Сафонова.
Все время, пока Нанас говорил, Шека молчала. Продолжала она молчать и после того, как он закончил рассказ. Саам подумал даже, что девушка заснула. Но вдруг она схватила его за плечи и сильным, почти грубым рывком развернула к себе.
— Говоришь, ненавидишь их? А почему? Тебе-то за что их ненавидеть? Тебя же там кормили, одевали, дали крышу. Разве плохо?
— Это не плохо… — замялся Нанас, соображая, что хочет услышать от него Шека. Не угадаешь — и кто знает, чем все это закончится?.. Врать, что ему не нравилось быть сытым и одетым, — это явно не то. Разве что… Разве что не врать, а говорить правду?.. И он, придав уверенности голосу, сказал:
— Плохо то, что все они по-прежнему считали меня дикарем. Что бы я ни делал, как бы ни старался быть для них своим, я все равно оставался чужаком. И ладно бы просто чужим, но еще и не равным им. Они считали меня ниже себя. Я был для них бесполезным, лишним. Не все говорили мне это вслух, но все — презирали. А почему? За что? Только из-за того, что я родился и вырос в лесу, а не в их каменных коробах?.. Разве от этого они стали чем-то лучше меня?!.. Или потому, что я всю жизнь ездил на оленях, а они катаются в железных тарантайках на колесах? Да они даже не сумеют запрячь
— Когда мы у них это отнимем и разрушим, — подхватила, перебив его, Шека, — тогда и увидим, чем они лучше нас! Они просто подохнут без своих коробов и тарантаек, даже если я оставлю им жизнь! Но я им ее не оставлю. Я тоже их всех ненавижу! Всех! Всех! Всех!!!
Прекрасная дикарка так вцепилась Нанасу в плечи, что ему стало больно. И, чтобы унять ее внезапный порыв, он поспешно спросил первое, что пришло в голову:
— Почему вокруг тебя были одни женщины?
— Я командую ими, — через несколько долгих мгновений разжав наконец пальцы, глухо ответила Шека, — а они — остальными. Женщины умнее мужчин. Не сердись, это так. Мужчина нужен, когда надо быстро догнать зверя, поднять камень или сделать хорошо женщине… Но когда надо думать — нужна женщина. А когда живешь в лесу — надо думать всегда.
— А сама ты родилась в лесу? — решил сменить странную тему Нанас.
— Нет. Я родилась в городе… Кемь — ты не слышал?.. Моего отца выгнали оттуда, когда я была маленькой. Он был… такое слово, он говорил мне… да, писатель… Не знаю, что это, но те, кто выгнал, сказали ему, что ничего полезного, — это слово девушка произнесла с брезгливым презрением, — он делать не может. Моя мать тоже ушла с ним в лес. Она могла остаться, но забрала меня и ушла. А потом они умерли… Сначала мать — ее я даже не помню, — потом отец… Мы тогда уже жили с другими. Такими же «лишними», как ты говоришь… Когда умирал отец, я уже кое-что понимала. Он сказал перед смертью: «Города — это зло. Живущие в камне тоже становятся камнем». И я поклялась ему, что, когда вырасту, буду разбивать эти камни! Пусть я живу среди диких людей, но зато у них живые, а не каменные сердца. Когда я выросла, я сказала им это. Я позвала их с собой разбивать камни. И они пошли. Потому что они думают так же, как я. Хорошо, что и ты думаешь так. Лишние — это не мы, а те — за стенами! Разрушим стены! Раскрошим камни! — Шека приблизила свое лицо вплотную к лицу Нанаса и заглянула ему прямо в глаза: — Так?.. Ты со мной?..
Нанас кивнул и выдохнул:
— Так. С тобой.
И они снова слились в объятиях.
Потом девушка сразу заснула, а Нанас, вновь раздираемый противоречивыми чувствами, исподволь любовался огненноволосой дикой красавицей. Правда, теперь, в проникающем сквозь еловые ветви слабом свете догорающего костра, ее разбросанные по ложу волосы казались угольно-черными…
Снаружи послышался слабый шум. Сначала Нанасу подумалось, что это ветер играет ветвями деревьев, но шум, а точнее, шорох, был слишком ритмичным. Словно кто-то скреб ножом по стволу дерева через равные промежутки времени: «Шарк-шарк, пауза… Шарк-шарк-шарк, пауза… Шарк-шарк…»
Стараясь не потревожить Шеку, парень выбрался наружу. Возле ближайшего к шалашу дерева стоял Туру. Он призывно мотнул головой и направился в глубь леса.
Нанас проверил, на месте ли нож, и подосадовал, что придется действовать левой рукой. В том, что дикарь вызывает его на поединок, он почти не сомневался.
Но если Туру и собирался убить соперника, то не рискнул это делать сразу после ссоры с возлюбленной — слишком очевидным была бы его причастность к этой смерти. Тогда и его собственная гибель последовала бы почти без задержки — в характере Шеки можно было не сомневаться. Поэтому Туру лишь завел Нанаса подальше в чащу, остановился и сказал, отвернувшись: