Полустанок
Шрифт:
Цырен Цыренович набил трубку, закурил и весь окутался едким вонючим дымом.
— Козы маленько есть, белки, однако, нынче совсем нету,— через минуту снова подал он голос.
— Отчего же это,— поддерживая разговор и мелко нарезая мясо, спросила мать.— Орехов было мало, что ли?
— Орехи есть, куниц стало много. Поедом белку едят. Сельповское дело, однако, а?
Увидев свой подарок, Цырен Цыренович обрадовался.
— Помните, значит. Хорошо. Я так думаю: наша страна — это тоже медведна, только шибко большая. Кто в нее залезет —
— Как это понять, Цырен Цыренович? — не поняла мать.— Лесов, что ли у нас столько, что страна похожа на большую медвежью шкуру?
— Н-не,— выпуская дым, возразил охотник. Знаешь, почему медведь зимой спит?
— Ну, так заведено природой, так ему легче пережить холода.
— Хо!— торжествующе засмеялся бурят.— Крепко зимой медведь спит, на заломе, однако, жердями медведя будить надо! А если бы ему два вошка в шкуру пустить, что было бы, а?
Мать рассмеялась, я тоже прыснул в кулак, представив себе завшивленного медведя.
— В этом случае в берлоге развелись бы насекомые,— просмеявшись, рассудила мать.— Чесаться бы начал Михайло Иванович.
— Ишшо как! — подтвердил охотник.— Однако не спал бы медведь, шибко кусать его стали, стал бы по лесу бегать, а? Спит медведь крепко, потому, однако, что ни вошь, ни блоха, ни клещ его не кусают. Боятся, однако, кусать медведя, а? Заползать в шкуру будут и пропадать будут! Такую хитрую шкуру медведю природа дала, что ни одна тварь в нее не залезет, а если залезет — сразу помрет. Потому и спит медведь долго, что никто его не кусает. Помрет медведь — шкура его, медведна, все равно живой будет. Брось ее весной в лесу и спи спокойно — ни один клещ не заползет, от всякой твари много лет охранять будет. Вот и страна наша, как большая медведна. Какой враг ни приползал в нее, погибал, однако! И фашисты тоже пропадут скоро.
— Хорошо сказано,— восхищенно улыбнулась мать.
НАДЯ БОЛЕЕТ
Надя Филатова два дня не являлась в школу.
— Рогузин, ты не знаешь, почему ее нет?— спросила Мария Петровна.— Материал трудный, потом догонять придется.
— Не знаю,— буркнул Костыль,— я ее не пасу.
— Но ты же в одном доме живешь, мог бы поинтересоваться.
— У меня глаза сквозь стенку не видят. Могла бы сама зайти и сказать.
Простудилась Филатова, заболела,— подал голос Кунюша. — Я вчера уносил ей мякину ноги парить.
Костыль чуть слышно присвистнул.
— Где достал?— съехидничал он, но на него недовольно зашикали.
— Надо обязательно ее навестить,— наставительно сказала Мария Петровна.— И объяснить то, что мы проходили.
Нам стало неловко, и вечером мы отправились к Филатовым.
Надя лежала на единственной кровати за жарко натопленной печью. Щеки ее пылали, губы обметало, раскосые глаза ввалились и потускнели.
Младшие Надины братишки и сестренки — а их было у нее еще семеро,— возились и громко визжали в комнате на кошме, которая
— Извините, у нас народу много, а квартира маленькая,— вдруг застыдилась Надя. —- Вы отвернитесь, я сейчас оденусь, приберусь малость.
— Да лежи ты, мы разве не понимаем,— остановил ее Генка. — Лекарства-то какие нибудь пьешь?
— Николай Голощапов пошел к Глафире, чего-нибудь принесет. Вчера ноги парила, а сегодня картошкой дышала.
— А я тебе жарехи принес таежной,— достал я из кармана сверток. — Охотник у нас есть один знакомый. Да ты ведь Борьку Цыренова знаешь, это его отец.
Генка вытащил луковицу, свеклу и большую репу, положил рядом со свертком.
— Да что вы, ребята, спасибо,— совсем застеснялась Надя.— Я ведь от простуды лежу, не от голоду.
В сенях скрипнула дверь, и в избу бочком втиснулся Вовка Рогузин. Он неловко потоптался около, кровати и сел на пол, подогнув под себя длинные ноги.
— Ты что, не могла мне в стенку постучать? — грубовато поприветствовал он соседку. Посмотрел на ее пышущее жаром лицо и просительно выдавил: — Только ты меня больше не заводи, ладно?
Он посидел еще несколько минут, а потом спохватился:
— Может, вам дров наколоть? Так я побежал, это у меня быстро, раз, и готово.
Вовка без шапки опрометью выскочил за дверь, и вскоре со двора раздалось монотонное «тук-тук».
Пришел Кунюша. Он принес сверточек с таблетками и порошками. Достал листок бумаги и протянул Наде.
— Читай, тут Глафира все обозначила, что когда надо глотать. Завтра сама заскочит. А это я тебе хлеба достал. — И, довольно оттопырив губу, вытащил из-за пазухи целую краюху хлеба.
Потеплевшие было Надины глаза вдруг снова сузились и погасли.
— Спасибо, Коля, но есть я совсем не хочу,— и она решительно отодвинула ароматную краюху и закрыла глаза.
Скулы у Кунюши дернулись, видно было, как у него нервно заходил кадык.
— Думаешь, это не мой, да? Ты так подумала?
Надя ничего не ответила.
— Ну, так я пойду,— загробным голосом сказал Кунюша, сутулясь и нахлобучивая рваную шапку.— Уроки надо сделать да дров напилить... — Сглотнув слюну, он незаметно положил краюху на край расстеленной на полу кошмы и вышел. Ребятишки голодными галчатами набросились на хлеб и радостно защебетали.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
БУРЕНКА КЛЯНЕТ ГИТЛЕРА
Зима подкралась неожиданно, по-воровски. После затяжных дождей в воздухе лениво кружились клейкие, невесомые паутинки, багряно рдели листья черемухи и осин. Березовая листва медленно желтела, сворачиваясь в тонкие трубки. Беззаботно бегали по берегу речушки голенастые кулики, невесть откуда появившиеся гоголи ныряли в светлые, ключами бившие омуты.