Полусвет. Страшный смешной роман
Шрифт:
– При чем тут «ваш Тель-Авив», я его терпеть не могу.
– Зато твоя жена обожает.
– Она мне уже три года не жена.
– Из-за Тель-Авива?
– Не о моих женах речь, – Клячин уже еле сдерживался. – Есть, что по делу – говори, нет – давай разбежимся.
Дунин хотел вложиться в Берлин в недвижимость в партнерстве с каким-то «Борисом Марковым – ты ж знаешь его». Московский name-dropping раздражал Клячина, зачем ему знать какого-то Маркова? Тем более нырять с ним и мудаком Дуниным в проект и трэшить ради этой сказочной перспективы новорижскую корову, дающую нежирные, но устойчивые надои.
– Еще Матвей Самойлов
Клячин не был знаком с Самойловым, хотя и был наслышан о его небедности. Еще знал, что у него роман с Корнелией. Если Самойлов на что и сгодится, то совсем для иных дел, звезды могут стать так, что он поможет эту стерву приструнить.
Поначалу жили как люди, взял он ее бесприданницей, в роскошь окунул, девка и шалела от счастья. Обустраивала дом в Раздорах, мебель по каталогам заказывала, ходила с мужем по самым избранным тусовкам – кстати, связей она там будь здоров нарыла и спасибо не сказала. Сына растила, их старший – вылитый отец, ничего еврейского. Скандалили, конечно, баба она вздорная… Но и очень интересная во многих отношениях, и в свет с ней не стыдно выйти. Второго ребенка родили, тут у нее башню и сорвало.
Антон Клячин был не последним человеком в мэрии Москвы, а значит и во всем верхнем эшелоне страны. Лихо решал вопросы, рулил большими деньгами и умел держать язык за зубами. Работа изматывала, толкая к сексу без отрыва от производства, так это ж разве тема? А Корнелия устроила истерику: «Я только родила, а ты любовницу завел!»
«Нинель с рук на руки и за мной».
– У тебя своя война, у меня своя, не буду я Новую Ригу гробить, – сказал Клячин. Ну его, к лешему, Дунина. И Берлин туда же, прошли времена, когда каждому чиновнику к лицу было иметь по вилле в Тоскане и Баварии, теперь это выглядит, как подрыв доверия. У Клячина квартира в Лондоне и домик в Марбелье, вот и хватит, надо быть скромным патриотом, как все.
Пора на службу возвращаться. Личный бизнес – норма до тех пор, пока он государственному делу не помеха. Клячин – человек серьезный, и не какой-то Корнелии путаться у него под ногами. Он за детей платит, это святое, а этой выдре он денег в руки не даст никогда, та еще транжира. Да и с какой стати содержать бывшую жену, прошли те времена. Звякнул айфон: «У входа»… Ага, детей уже отвезли на Рубль, по дороге на службу надо еще какую-то гадость выдре бросить.
Любимым клячинским развлечением было не давать Корнелии разрешение на выезд за границу с детьми. Пару раз отпуск так и сорвался, а Клячин с удовольствием выслушивал истерики своей бывшей. Часто это гребаное разрешение охранник подвозил в аэропорт в последнюю минуту. Это Кафка – ехать раз за разом в Шереметьево, не зная, смогут ли они вылететь. «Зато вырабатывает стрессоустойчивость», – повторяла Куки. Надо бы подключить какие-то большие силы, чтобы Клячину доходчиво объяснили, как себя вести. Решаемый вопрос, надо только сосредоточиться. Вся беда, что как раз-то сосредоточиться никак не получалось.
«Няни нет, одна кручусь, я ж мать-перемать», – строчила она Наташе Поленовой, при
Если бы Корнелии сказали, что писать ей бессмысленно, она бы возмутилась, хотя писать ей было – все равно, что записки в бутылках по океану пускать в надежде на чудо. Корнелия жила в уверенности, что она вовремя всем отвечает, просто сообщений такой ворох, что можно что-то и упустить. Никто ж не дает сосредоточиться. Телефон надо отключить, а еще лучше потерять, мысль, кстати… Правда, один раз она его уже теряла… Так жизнь остановилась – пришлось, все бросив, два дня покупать и настраивать новый. А потом неделю всем писать, почему остановилась жизнь.
Сейчас сосредоточиться не давал Самойлов. Его звонки и тексты заполняли телефон, правда, Куки не приходило в голову, что, если бы она на каждый месседж Матвея не отвечала тремя своими, переписки было бы втрое меньше, а времени – вдвое больше. Когда влюблен, не считаешь не только деньги, но и время. А их роман был в той поре, когда клинит разум, хочется встречаться каждую минуту, не хочется расставаться и всегда хочется секса и заветных слов. При всей безудержной потребности рассказывать всем обо всем – нужном и важном, совсем ненужном и неважном – Корнелия никого не пускала в душу. Но влюбилась в Матвея она крепко.
Матвей был не менее безбашенным. Куки хоть дети тормозили, а у Самойлова сыновья уже были взрослые, а жена тихо сидела в Лондоне в компании таких же русских жен, чьи мужья не жалели денег на то, чтоб жены не путались под ногами. Матвей лихо зарабатывал и лихо просаживал бабки, то открывал новую компанию, то закрывал, летел то в Лондон, то на Мальту, то за каким-то лешим в Колумбию. Успевал за день кинуть полдюжины постов в фейсбук, вел канал в телеграме, раздавал налево и направо интервью, крепя свой образ крупного бизнесмена. Жизнь свела двоих совершенно безбашенных людей, и с каждым месяцем они все крепче прирастали друг к другу.
Глава 3. Отдельное явление
«Вышли класскласс _эмодзи_радуга».
«В такси уже жжом жжом
_эмодзи_костер_и_костер».
Всем понятный язык: по осени в Тель-Авив слетаются птицы. Зоя с Мишей – это дежурное блюдо, а Корнелия с Матвеем – подарок. Конечно, они будут жить у Маруси, как иначе? Куки – больше, чем подруга, она родня, Жукова всю жизнь ей будет благодарна…
Маруся не любила свой паспорт. Не за то, что он российский, а за то, что в нем стоит год рождения. Она уже пятый год праздновала свои сорок пять, делая ставку на грацию тела и молодость души. Не любила она паспорт и за имя Мария, само по себе достойное и сильное, ей под стать, но всех же вечно приходится одергивать: «Я вам не Машка». Звать ее надо было Марусей, можно Маней – особенно теперь, когда она поселилась в Тель-Авиве. А Машка – это непристойность, в ответ на которую она могла и вспылить. Поэтому в глаза ее называли Маруся, а за глаза – просто Жукова или Жучка. Не в том смысле, что шавка, а потому что жучила.