Полужизни
Шрифт:
Тем не менее кошмар не закончился. Марта Вайерс не исчезла, а ты знал, какая она упорная, как настойчиво лезет в твою жизнь. Убить ее – и конец кошмару, но этого ты сделать не мог. Ты не убийца. Не представляю, за что много лет назад ты убил женщину, но не сомневаюсь: ты не убийца».
– Я подставила Сида? Да он убийца, хладнокровный расчетливый убийца. Женщину задушил – сам вам признался, а вы имели глупость не поверить ему!
«Эйден, Марта права: ты хотел выяснить, раскаялась ли Джемма Краудер, изменилась ли. И если да, значит, измениться можно. Значит,
Марта ведь не сказала, что раскаивается? Конечно, нет. Тогда ты окончательно разочаровался в людях? Хотя, может, ты не лучше Марты с Джеммой – убийца, который спихнул вину на другого».
– Какую женщину убил Эйден? – Голос Уотерхауса прерывает мои затуманенные слабостью мысли. – Мэри? Вы сказали, что он убил женщину. Кого именно?
– Меня! Он убил меня!
– Саймон!
Третий голос. Женский, но не мой. Нужно открыть глаза. Когда открываю, Уотерхаус поворачивается к стоящей у окна Чарли Зэйлер, а Мэри ныряет за пистолетом. Нет...
Теперь в одной руке у Мэри пистолет, в другой молоток. Только молоток она держит как-то странно.
– Басси жива, Сид мертв, – сообщает Уотерхаус.
Вдох – выдох, вдох – выдох. Если хочу умереть, дышать я больше не должна. Самоубийство – грех. А если просто дышать перестану, это тоже грех? Тем более дышать так трудно... Как Бог рассудит в этом случае?
– Эйден еще жив, – говорит Мэри. – Будь он мертв, я бы умерла вместе с ним, а я жива.
– Мэри, бросайте пистолет и молоток! – велит Чарли Зэйлер. – Хватит, Мэри! На улице «скорая» ждет...
– Эйден жив, проверьте!
Скрипят шаги, потом голос Чарли:
– Она права, пульс есть!
«Скорая» уже здесь! Пожалуйста, Эйден, продержись еще немного!
– Не подходите ко мне! – по-звериному рычит Мэри и прижимает пистолет к затылку Уотерхауса. Ее рука трясется, палец на спусковом крючке мелко дрожит. – Еще шаг – и я его застрелю!
– Мэри, это мой жених, – спокойно произносит Чарли. – Вы в курсе? Помните, мы о нем говорили? Вы еще удивились, что я не выбрала бы его в натурщики, если бы писала портрет.
– Плевать мне, кто он! Ни с места, или голову ему прострелю, честное слово!
– Я его люблю! Мы должны пожениться, хотя все считают это глупостью.
– Заткнись!
– Это не глупость, потому что без Саймона не видать мне счастья. После всех испытаний счастья я заслуживаю. Вы же знаете, через что я прошла? Сами говорили, что знаете! Марта, я такая же, как вы. Из-за мужчины моя жизнь разлетелась вдребезги...
– Не сравнивай меня с собой!
– ...но я сумела ее склеить. Сейчас у меня есть шанс стать счастливой, хотя... Мы с Саймоном знакомы много лет, но счастливы не были. Только время зря тратили.
Мэри разворачивается и тычет
– Мэри, бросьте пистолет! – Это Уотерхаус.
– Молчать! – Слово короткое, простое, но я едва его разбираю, так сильно дрожит голос Мэри. – Заткнись, не то сдохнешь, как Джемма! Не как эти двое, их я убивать не хотела. Рут – моя подруга.
– Вы не хотели убивать Эйдена? – удивляется Чарли. – Вы же в грудь ему целились.
– В плечо. Я вообще не хотела стрелять, но он не желал...
– Чего не желал?
– Не желал признаваться, что любит меня! – кричит Мэри. Визг сменяется птичьим клекотом, потом хрипом – даже слушать страшно.
– Врачи «скорой помощи» должны войти сюда, чтобы помочь Эйдену и Рут, – спокойно говорит Чарли. – Марта, вы ведь не станете им мешать?
– Марта мертва!
– Вы же не хотите их убивать, сами говорили...
– Что меня ждет, если сделаю, как вы просите?
– Тюрьма. Но в тюрьме вы сможете заниматься живописью. Или литературой, если угодно. Я позабочусь, чтобы вам создали условия, обещаю! Но сначала бросьте пистолет!
– А мои картины? Те, что на Мегсон-Кресент, что будет с ними?
Пауза. Какая долгая... Почему они молчат?
– Ничего, – наконец говорит Чарли. – Они дождутся вашего освобождения. Вас обязательно освободят, поверьте...
– На сколько меня посадят?
– Лет на пять, учитывая смягчающие обстоятельства.
– Врешь! Пять лет за убийство и два покушения? Давай честно! На сколько меня посадят?
– Часть картин вам позволят взять с собой, – говорит Чарли, и на сей раз я слышу в ее голосе страх. – Я постараюсь, чтобы...
– Так все картины с собой взять нельзя? Вы же видели, сколько их! – У Мэри дрожит голос. – В камере не поместятся! Я не смогу взять их с собой!
– В тюрьмах разные условия и удобства разные. И вообще, камеры – это прошлое, особенно для женских тюрем. Некоторые заключенные живут в отдельных комнатах, некоторые – с соседями, но места всем достаточно.
– Совсем как в жилых корпусах Виллерса!
– Да, Мэри, – кивает Уотерхаус. – Мы оба позаботимся, чтобы вам хватило места для картин.
– Вы оба врете! – Голос Мэри звучит куда спокойнее. – Ладно, вы тут ни при чем. – Лица Мэри я не вижу, но, когда ее голос раздается снова, чувствую, что она улыбается. – Ну, Марта, на этот раз без ошибок! Не промахнись!
– Не-ет! – кричит Чарли Зэйлер.
– Боюсь, что да!
Марта спускает курок.
28
12/03/2008
– Если ничего лучше не придумаем, уголовный суд даст нам от ворот поворот, – посетовал Пруст, катая по столу кружку с надписью «Лучшему дедушке на свете». Массивная ручка периодически ударялась о деревянную поверхность. – Главная проблема в том, что Эйден Сид любит признаваться в несовершенных убийствах. Он ведь до сих пор не дал вразумительного объяснения, зачем говорил, что убил одну женщину, если на деле убил совсем другую?