Полвека любви
Шрифт:
Либава (правильно, конечно, Лиепая, так и значится на географических картах, но мы привыкли называть ее по-старому — пусть не обижаются на меня латыши) была тихим провинциальным городом с каменными и деревянными домами в два-три этажа, с одноколейной трамвайной линией, имеющей отводы-загогулины, на которых вагон дожидается встречного, а потом трамваи разъезжаются в разные стороны. В центре, на Liela iela (Большой улице) стояла монументальная кирха, а неподалеку от нее — Дом офицеров военно-морской базы.
Сама база — в северной
Тихая, тихая Либава. Звоночки трамвайных, почти игрушечных вагонов. Высаженные вдоль улиц липы и клены как бы грозились кулаками спиленных ветвей (весной они выбросят ровные прутики новых веток). Старинный приморский парк вытянулся вдоль желтой полосы дюн, а за дюнами был пляж. Параллельно парку шла Dzintari iela — Липовая улица, застроенная деревянными коттеджами. А параллельно Dzintari чуть не во всю меридиональную длину города пролегла Uzvaras iela — улица Победы.
Вот на этой Uzvaras, в доме № 68, населенном военным людом, и выбил себе квартиру Алексей Иванович Петров, начальник нашего либавского корпункта. К нему я и заявился со своими чемоданами.
Напрочь забыл, где я оставил выгруженную с транспорта мебель. Вероятно, в каком-то портовом пакгаузе.
У Петрова были две смежных комнаты в 5-комнатной квартире на третьем этаже. Мне он сказал, что дал в КЭЧ Либавской базы заявку на квартиру для меня. Но поскольку заявка далеко не сразу превращается в квадратные метры, он, Петров, советует мне переговорить с лейтенантом Талалаевым, живущим на первом этаже в такой же квартире, но в одной маленькой комнате: оный Талалаев переводится в Москву, и если я согласен ему заплатить, то…
Я был согласен. Мне нужны были всего-то четыре стены и потолок над головой, чтобы поскорее привезти Лиду и Альку.
Лейтенанту Талалаеву я дал задаток. Кажется, у него в Москве был крупный блат, и он ожидал вызова на службу в столице. Я не покупал у него квартиру, нет, — жильем распоряжалась КЭЧ базы, туда мы и отправились с Петровым хлопотать, чтобы эту комнату предоставили собкору флотской газеты, то есть мне. Однако, чтоб лейтенант не пустил в комнату кого-то другого (и потом выселять этого другого было бы ох как трудно!), я оставил ему задаток, обязавшись заплатить остальное, когда он, Талалаев, освободит свою могучую жилплощадь в целых 8 (восемь) квадратных метров. Это не называлось «куплей-продажей», хотя было именно так.
Застолбив таким образом какое-никакое жилье, я уехал в Баку. У меня проезд
Как раз перед отъездом пришла поздравительная телеграмма от Жука: я стал лейтенантом.
Ноябрь — не лучший месяц для перемещения полугодовалого ребенка, привыкшего к теплому югу, на север (точнее — на северо-запад). Но что поделаешь? Ждать весны, тепла, еще по меньшей мере полгода жить врозь — было нам просто невмоготу.
Спальные вагоны тогда назывались «международными». Мой отец, с присущей ему энергией, достал билеты в такой вагон — пришлось к нашим литерам изрядно доплатить.
Наш сын, снабженный теплыми вещами, пустился в свое первое путешествие. Когда я внес его в купе, он собирался было заплакать, но — я заметил — любопытство превозмогло, он стал озираться и что-то лепетать. Вероятно: «Надо же, куда они меня притащили». Мои родители и приехавшая из Геокчая Лидина мама, встревоженные ужасными холодами, ожидавшими нас, дали последние наставления. Разумеется, мы их приняли. Расцеловались с родителями, с Долей, Маркой, Сузей и другими друзьями, и — до свиданья, до свиданья, родные, хорошие!
В Москве было холодно, но не так, чтобы — ох! Пасмурное небо, снежок под ногами грязноват, истоптан, температура не ниже минус двух-трех градусов. Алик был тепло одет, завернут в одеяло так, что только нос торчал. Конечно, мы боялись. Дышать-то этому носу, непривычному к холоду, надо. Долго ли застудить легкие? Но — обошлось. Довольно быстро я поймал машину, и мы поехали к дальним родственникам Лидиной мамы — куда-то, насколько помню, на Сретенку. Тут, в огромной, густо населенной коммуналке мы прожили двое суток, я ездил на Рижский вокзал на переклички (очередь за билетами была длинная).
Наконец закомпостировал билеты очень удачно — в купейный вагон. Нашей соседкой в купе оказалась пожилая женщина из Подмосковья, мать-героиня (то есть родившая десять детей). Она посмотрела на Альку таким, знаете, опытным взглядом и сказала Лиде:
— Дай-ка мне твоего сыночка.
И, странное дело, наш сын, не очень-то признававший чужих, безропотно пошел на руки к незнакомой тете. Видимо, каким-то непостижимым образом почуял, что она — не просто так, а героиня деторождения. Он преспокойно сидел на ее больших крестьянских руках, глазел в окно, лепетал что-то, вероятно: «Неплохое местечко я себе нашел». А когда подошло время кормления и Лида забрала его у героини, Алька недовольно захныкал.
В Ригу приехали утром, предстояло прожить тут целый день до вечернего поезда на Либаву. Мы засобирались было в комнату матери и ребенка, но наша соседка решительно сказала:
— Что вы будете торчать на вокзале? Едемте со мной.
Ее встречал один из ее сыновей, живущий в Риге, и он живо подтвердил приглашение матери. Так мы очутились в большой квартире на Rupniecibas iela (если не ошибаюсь, на Промышленной улице). Сноха героини, вероятно, не очень обрадовалась нашему появлению, но, как я понял, решающее слово в семье имел ее муж, а уж он-то был послушным сыном.