Полвека с небом

Савицкий Евгений Яковлевич

Секунды неслись в сумасшедшем темпе. Взгляд мой прикован к экрану прицела — справа от него насечки высоты, слева насечки расстояния до мишени — и к пяти круглым лампочкам, из которых горела пока только средняя, условно обозначавшая нулевую готовность. Но вот вспыхнула лампочка с буквами «ЗГ». ЗГ — означает захват головкой. По насечкам вижу, что расстояние до мишени быстро уменьшается. Но стрелять рано. Хотя головка мишени и захватила цель, но у ракеты может не хватить дальности, чтобы поразить мишень. Напряженно жду, когда загорится еще одна лампочка, с буквами «ПР». ПР — означает пуск ракеты. Расстояние до мишени продолжает уменьшаться. Указательный палец лежит на кнопке открытия огня, но автомат не дает ракете сойти с направляющих — еще рано.

Метка давно в лузе. Жду. Вспыхивает лампочка ПР

и одновременно — пуск ракеты. Ни одного лишнего мгновения не потеряно. Ракета несется на цель. Но отворачивать рано. Мишень какое-то время необходимо подсвечивать. Локатор перехватчика излучает в сторону мишени конус радиоволн, отразившись от нее, они возвращаются назад, попадая на головку наведения несущейся на цель ракеты: пучок отраженных волн указывает путь ракете, «подсвечивает» его. Сорвать его — означает лишить ракету ее путеводной нити.

Начинаю плавно отворачивать. Отклонение от курса в пределах пятнадцати градусов пучок отраженных радиоволн не сорвет, ракета остается в подсветке.

Наконец слышу в наушниках шлемофона:

— Порядок, «Дракон»! Цель сбита! Падает.

Это голос генерал-майора Кариха. Я знаю: он сейчас на командном пункте. На моем экране метка пропала. Но знать, сбита цель или же я ушел с курса — мне не надо. Мой экран на такое не рассчитан. На КП же экран наземного локатора показывает не только движущуюся метку моего перехватчика, но и метку пораженной, падающей на землю мишени.

В голосе генерал-майора Кариха явно слышится радость; впрочем, он и не старается ее скрыть. Я тоже ощущаю, как отпустило меня внутреннее напряжение. Все. Можно идти на аэродром. Чувство времени вновь обрело свой привычный ход.

Чувство времени… Те шесть-семь секунд от появления на экране метки до момента поражения цели — временем в обычном смысле этого слова трудно назвать. Оно и стремительно мчится, и одновременно как бы растягивается. Становится удивительно емким. То, что я только что рассказал, — лишь крохотная часть того, что успели вобрать в себя эти сумасшедшие мелькавшие секунды. Многое просто не выразить словами. Но оно было. Было ощущение полного слияния с маневрирующим на огромной скорости самолетом, когда метку надо было загнать в лузу. Была предельная концентрация внимания на приборах; от их показаний зависел исход дела. Была максимальная собранность всех физических и духовных сил, когда вне того, что происходит в кабине истребителя, ничего больше не существует. Было внутреннее напряжение, быстро нараставшее до момента пуска ракеты и столь же быстро отступившее, когда с земли подтвердили, что цель сбита. Все это было. И все это каким-то образом вместилось в те считанные секунды, которые, казалось, слились в одно бесконечно длящееся мгновение… Бесконечное мгновение. Звучит как парадокс. Но парадокс этот и есть реальность жизни летчика-истребителя. Точнее, одна из ее реальностей. Летчик и истребитель. Человек и машина. Противопоставление и одновременно неразрывная, нерасторжимая связь…

Меня часто спрашивали, почему я продолжал летать, когда в этом не было никакой практической необходимости. Больше того, не раз приходилось объясняться по этому поводу с начальством, отстаивать свое право поднимать в воздух боевые машины, летать при любой погоде и в любое время суток. Медицинских противопоказаний у меня не было, здоровьем, как говорится, природа не обделила. В летной книжке после очередной встречи с врачами неизменно появлялась стандартная запись: к полетам годен без ограничений. Поэтому формально запретить летать мне никто не мог. Речь шла о другом. О должности и звании, о неоправданном риске и нецелесообразной растрате сил, о возрасте, наконец.

Мне говорили, что погоны маршала не вяжутся с тесной кабиной сверхзвукового перехватчика, что в круг обязанностей заместителя главкома Войск ПВО страны не входят ночные стрельбы по радиоуправляемым мишеням, что профессия летчика-истребителя — профессия молодых, а я давно уже немолод. Все это было верно. Обо всем этом я знал и сам. Причем знал лучше многих других. Знал и все-таки продолжал летать.

Жизнь человека, в отличие от жизни материи — предмета точных наук, не терпит жестких схем и однозначных формул. Она ими, как правило, тяготится. И что верно для одного, теряет порой всякий смысл

для другого. Для некоторых профессия — способ добывания материальных и иных благ. Такие работают для того, чтобы жить так, как им нравится и как хочется. И неплохо иной раз работают; порой даже просто хорошо. Но главное для них быт и личная жизнь; работа для них не цель, а лишь средство. Не хочу никого осуждать. Всякий вправе делать собственный выбор.

Есть такое право и у меня. Я, как и многие другие, сделал иной выбор. Для меня профессия стала жизнью. Я всегда жил, чтобы работать. А следовательно, и летать. Без этого я себя просто не мыслил. Труд не только создал человека, он наполнил его жизнь содержанием и внутренним смыслом. Только делая дело, можно раскрыть себя, выявить все, на что ты способен. А частью моего дела, моей профессии было летать. И я продолжал летать, потому что хотел летать, потому что мог летать, потому что должен был летать. Маршал авиации — воинское звание. Заместитель главкома ПВО — должность. А летчик-истребитель — это профессия. Моя профессия. Та самая, которой я посвятил свою жизнь.

Мне могут возразить, что жизнь многообразна, что помимо профессии существуют иные стимулы и интересы, иные сферы применения духовных и физических сил. Нельзя, дескать, замыкаться в рамках избранного дела, будто вне его ничего нет.

А я и не замыкался. Я всегда жил и стремился жить полнокровно. Семья, широкий круг друзей, общественные связи, книги, спорт, искусство — да разве перечислишь все, что тебе дорого или интересно, разве можно составить реестр самому себе?! Прибавлю, пожалуй, только одно. Никогда я не чуждался никакой работы: могу столярничать и слесарничать, сварить борщ или нажарить котлет, смастерить дельтаплан или связать, если надо, свитер. За свою жизнь я научился многому. Но главным для меня все же остается то, что я научился летать. Мир широк, и жизнь действительно многогранна, но профессия у человека обычно одна. И если он выбрал ее ради нее самой, если отдал ей свою душу и сердце, значит, он выбрал вместе с ней и свою жизнь. Во всяком случае, для меня это именно так. И я рад этому.

Летчик-истребитель — великолепная профессия. И тот, кому повезло, кто сумел добиться в ней признания и подлинного мастерства, никогда не изменит ей, ни на что не променяет ее, каких бы ему благ ни сулили. Это не только мое личное мнение. Под моими словами подпишется подавляющее большинство тех, кому выпало счастье поднимать в небо эти мощные скоростные машины. Любой из них не просто беззаветно влюблен в избранное дело, но и наверняка гордится им. И это, на мой взгляд, вполне естественно. Не только потому, что всякому профессионалу свойственно гордиться тем, как он делает свое дело. Но также и потому, что летчик-истребитель — особая профессия. Далеко не каждому она по плечу. Летчиком-истребителем, как, скажем художником, охотником или верхолазом, надо родиться.

Хочу, чтобы меня правильно поняли. Я отнюдь не пытаюсь противопоставить свою профессию остальным, говорить о ней, как об уделе избранных, куда ход прочим смертным заказан. Вовсе даже наоборот. Снобизм в любых формах, в том числе и гордыня престижных профессий, всегда вызывал у меня чувство неприязни и отвращения. В то же время, конечно, профессия профессии рознь.

Есть менее, есть более популярные. Есть и такие, которые мы условно называем почетными. Условно потому, что почет этот относится не к лицам, не к отдельным представителям так называемых знатных профессий, а к системе приоритетов общества. В силу каких-то причин общество выдвигает на передний план те или иные задачи, то или иное важное для всех первостепенное дело. И оно, это дело, становится престижным, пользуется у людей почетом — дело, а не тот, кто в порыве суетного тщеславия спешит к нему примазаться. Почет — общественная дань трудностям, которые приходится преодолевать, а не кокарде на ведомственной фуражке. Недостаточно, словом, взять в руки отбойный молоток, чтобы снискать почет, традиционно связываемый у нас с шахтерской профессией; мало подняться на университетскую кафедру, чтобы разделить в глазах студенчества популярность, присущую престижному труду преподавателей. Необходимо еще оказаться достойным избранного дела, и вдвойне достойным, если оно из тех, что пользуются в обществе особенным уважением и почетом.