Поляна №1 (7), февраль 2014
Шрифт:
Правильно я говорю? Ты даже подберезовики не берешь. Потому что он, видишь ты, с лысиной. А я вижу сыроежку – цап ее! – и сожру. Увижу опенок – хвать его! – и на сковородку. Ну, пьет, ну, с комплексами. С лысиной, глупый, даже туповат слегка… Ну и что? Мне ж с ним детей не растить. Поиграли в лошадок – и пошел ты на фиг. Или: мы с тобой типа рыбаков. Мой нынешний этот… дауненок…
– Филя-то?
– Филя. Он – рыбак. Понимаешь? Он, видишь ты, рыбу любит ловить. Сидит и ловит. Если маленькая попадается – он ее гордо обратно в пучину вод выкидывает. Ему нужна Большая Рыба. Понимаешь? Как Хемингуэю. «Старик и море» читала? Ну и вот. Самая-Большая-Рыба-В-Реке ему нужна. И вот
– Да нет, Ленок… Не в лысине дело… Бывают и с лысиной ничего. Но ведь они ж на меня…
– Хочешь сказать – не смотрят? А что, на меня смотрят? Да они ни на кого не смотрят. У них у всех перманентное похмелье на фоне кризиса среднего простатита. А мы с тобой вообще, можно сказать, красавицы. Сто двадцать – сто двадцать – сто двадцать. Мечта грузина. А эти… Чтоб он на тебя, Дуся, посмотрел, ты должна его властно взять за грудки – одной рукой. Вот так, – Ленка крепко взяла в воздухе воображаемые грудки. – А другой – взять его за его глупую морду, тоже властно, и повернуть в свою сторону. Вот так. Понимаешь? А ведь он еще будет сопротивляться, башкой вертеть, глаза закрывать. А ты ему глаза-то открывай пальцами, открывай… И лыбу делай… Такую… приветливо-угрожающую. А уж потом, когда он устанет дергаться, веди его в лошадок играть.
– Да неинтересно мне, Ленок, в лошадок твоих… Не в лошадках ведь дело-то.
– Это ты зря, – назидательно говорила Ленка, кусая от лаваша. – И в лошадках тоже дело. Лошадки, во-первых, полезны для здоровья. А во-вторых…
Она не торопясь, по-хозяйски дожевала остаток лаваша.
– А во-вторых, это держит в тонусе. Себя уважаешь. Вот что главное. Захотела – добилась. Знаешь, после третьих-четвертых лошадок он уже начинает сам к тебе тянуться. Как октябренок – к знаниям. Глупости заодно всякие говорить. Типа ревновать и так далее. Привыкает. Говорит: «булочка моя». Или: «сисепопочка моя». Черт-те что городит. А это – уже неинтересно. По большому-то счету. Нет, конечно, если вдруг хороший человек потянется, – можно и самой привыкнуть. Я – за. Но чтоб такой попался – надо же пробовать. Работать надо. Методом проб и ошибок. Под лежачий камень… Сама знаешь. Семь раз пое…сь, один – поженись… В смысле – выйди замуж.
Я вздохнула.
– Не бойся ты, Дусеныш. Все у тебя будет хорошо, – улыбнулась Ленка, намазывая клубничный джем на плюшку. – Придет к тебе твой принц. Красивый, как хрен его знает что. И роковой, как попа носорога. Никуда он не денется. Подожди немного. А если не придет, я тебе его сама найду. Возьму за ухо или еще за что-нибудь, что крупнее, – и приведу. Сейчас мы с тобой немного денег поднакопим, оперимся. Съездим – отдохнем. А потом… Все, Дусюк, будет у нас с тобой славно. На тебе плюшечку. Ешь, Дусюк. Ешь и ни о чем не парься. Я с тобой.
Мы немного оперились. Съездили в Турцию. Ясное дело, в Анталию. Хорошо отдохнули. Господи, море!.. Я его один раз только в детстве видела. Когда мама меня на последние средства отправила в Крым, в Евпаторию. В пионерлагерь, помню, «Родничок».
В Анталии Ленка сразу нарыла себе турка. Вернее, двух. Один был платный, другой– бесплатный… Как бы… Нет. Вернее, так: первый просто и честно брал деньги за оказанные услуги. С этим Ленка дня три покувыркалась, а потом распрощалась.
– Он пахнет как-то… – морщилась Ленка. – Ацетон – не ацетон. Деготь – не деготь. В общем – г…но запах. Хотя и дезодорантится, бабуин чертов. Да ну его! Волосатый
Второй турок денег не брал: он стал резко играть в любовь. Сразу. Высказывать чувства. Ворожить глазами. Держать паузы. Брать за ручку. А заодно – расспрашивать про бизнес, про то, где Ленка живет и так далее. Ленка забросила поганку, что живет в Москве и что держит турфирму. На четвертый день он сделал Ленке предложение. Сделав предложение и получив ответ: «Я не против, но посмотрим», – он еще через день завел турецкую народную песню о главном, а именно, что он хочет немедленно, то есть через месяц, сыграть свадьбу. Потому что любовь у него такая, что терпеть нельзя. Типа поноса. Но сейчас ему нужно расплатиться с дальней родней за приобретенный ранее у нее, дальней родни, «Мерседес» («Мерседес» присутствовал, слегка подержанный, но сносный), потому что без мира со всеми родственниками его папа – «Ата» – добро на свадьбу не даст. Это такая традиция у них. Долги надо отдать. А папа «Ата» (живущий ныне в Германии), если он, Осман (жениха звали Осман, сокращенно – «Ося»), найдет себе достойную невесту, стряхнет ему, как с куста, сто тысяч долларов для развития первичной ячейки. В смысле – семьи. Сто тысяч плюс – дом в Кемере. Машину – помимо подержанного «Мерседеса». И тьму протекций насчет работы.
То есть у них, у турков, все так: ты, Осман, выясняешь и улаживаешь все свои долговые обязательства, а уже после этого имеешь право на «свадебную инициацию», которая будет щедро оплачена. К инициации ты должен прийти финансово чистым и непорочным, как трепетная целка из сериала «Бедная Настя». Вот такая традиция.
А уж то, что Ата даст сотню – это точно. Главное – за мерс раздербаниться с родичами. Три тысячи – и Ата, весь в родительских сентиментах, соплях и кредитках, будет у ног Лены и Оси.
Говорили они на странном русском. Ося знал слов пятьдесят, но ими умудрялся выражать самые сокровенные изгибы и головокружительные виражи матримониальных проектов. Ленка отвечала ему густым российским фольклором, нисколько не заботясь о том, насколько ему, Осе, это понятно. Например, Осман говорил:
– Ты – две за после недель деньги три штуки сдават, я – мой папа сразу сказаль. Недель – свадьба есть, сто штука есть.
Это, как вы поняли, значило: через две недели ты дашь деньги, я сообщу об этом отцу, а еще через неделю мы сыграем свадьбу.
На что Ленка (в моем присутствии, я помню) ответила:
– Ты, Оська, свое бу-бу про «утром деньги, вечером стулья» будешь на Лубянке размазывать. Я ж тебя, как рентген, до самых энцифалограмм вижу. И мне этот твой «Ату-тату» с его виртуальной соткой до слез подозрителен. И ты с твоей хомячьей мордой – тоже. Врешь ты все, Оська. За мои такие же виртуальные три штукаря ты еще раз пять… Дусь, мы через пять дней уезжаем?..
– Через пять.
– Еще раз пять со мной в парном заезде поучаствуешь. Отработаешь ты свой ко мне коварный обман, Оська, ой, отработаешь… А потом я уеду – и свисти, Ося, в свою турецкую дулю.
Ося с отработанным долгими тренировками обожанием смотрел на Ленку. Ося все отработал (провожал он ее усталым), а Ленка уехала, бодрая и жизнеутверждающая, как всегда, пообещав, что три тысячи переведет через сутки. Ну, пообещала – и уехала.
В Турции она мне все время «дарила» каких-то турков. Но ничего, кроме рвотного спазма, они у меня не вызывали.
Через полгода – примерно тот же сценарий сложился в Египте. Об этом как-нибудь потом.
Потом (это другое «потом», уже после Египта, это было в декабре) мы вернулись назад, в Россию.