Поляна №3 (9), август 2014
Шрифт:
– Я пойду посмотрю, как спит наш сын, – и мама увидела, что сын спит какой-то взъерошенный и одеяло скинул.
– Только бы не заболел. У меня отчет, – подумала мама.
Вернулась и увидела спящего мужа…
– Устал, – подумала она.
Утром папа шепотом объяснял сыну, что такое мужская солидарность: это когда я увидел тебя не там, где ты должен быть и промолчал.
– А потом ты увидишь меня не там, где я должен быть, и тоже промолчишь…
– А где я тебя увижу? На крыше? В небе?
– Нет, это для тебя непонятно, пойдем завтракать.
Так я и не понял,
Сашка
И был день. Прекрасный голубой светлый день 70-х. Наши каникулы. И был двор. Не всегда понимавший меня. Но сейчас покорно молчавший – что-то задерживались девчонки со скакалками и резинками.
И была лужа около гаража и помойки. И вдоль лужи ходила молодая соседская собака Жулька. Ее выпускали гулять на целый учительский день (учителя в каникулы тоже работали). За ней следили всем двором. И все равно Жулька иногда успевала съесть какую-то дрянь…
И были голуби – их тогда было очень много, парами слетались на хлебные крошки. Крошки им сыпали все, но больше всех – хозяйка Жуль-ки, учительница Мария Ивановна. В блокаду она ела столярный клей. Она первая рассказала нам о блокаде. На другой день мы с подругой и сыном Марии Ивановны решили попробовать на вкус столярный клей. Не успели. Нас поймала сама Мария Ивановна. Она не ругала. Сына она била без нас.
И была музыка. Из окна соседа. Взрослого соседа. Он каждый день играл «Полонезогинского» – это я произносила в одно слово. Он учился в институте и хотел жениться.
Моей сестре, которая тоже училась в институте и хотела замуж, нужно было только одно – чуть-чуть похудеть (это она так считала). А вот соседу, наверное, чтобы жениться, надо было обязательно хорошо сыграть «Полонезогинского» – так думала я.
У них была сессия. И потому они были дома… Каждый – в своем жилище. И потому я так рано была во дворе. Я не хотела слушаться сестру.
И каждый день зимой и летом, в любую погоду, во двор выходил Сашка. Совершенно взрослый человек с бородой, одетый во все белое (чуть ли не сшитое из простыней). Это чтобы не поехал в транспорте – так объяснили нам. Какой вред мог принести Сашка транспорту, я не знаю до сих пор. Он садился к нам на скамейку и разговаривал с нами, с детьми.
Меня удивляло, что он, взрослый, разговаривал с нами… Однажды я спросила:
– Саша (не могла же я его называть Сашкой, взрослого человека)! А вы кем хотите стать?
– Я хочу в небо, – ответил Сашка.
– Это в космонавты? – переспросила я. – Так на космонавта учиться надо.
– Нет. Мне не надо будет учиться… – Сашка засмеялся.
Проходившая мимо нас соседка закричала:
– Дети! Ну что вы с дураком разговариваете?
– Тетя Клава! А вот вы можете числа в уме перемножать? Трехзначные? – Тетя Клава застыла в ожидании «экзамена». – А он… может. Вот давайте умножим…
– Я – дурак, – сказал Сашка.
Тетя Клава кивнула:
– Дурак. Видишь, даже сам знаешь…
Сашка встал и ушел.
Внезапно раздался крик:
– Уберите этого дурака! Уберите его со стройки!
Сидя на скамейке, я подняла
– Можно, я схожу? Он меня поймет. Мы дружим с Сашей…
– Дружим… Еще разобьешься…
– Да мы каждый вечер бегаем по этой («черной») лестнице, – выдала я секрет.
И вдруг строитель согласился. Бабушка, шедшая мимо, перекрестилась.
– Только я пойду одна, – сразу сказала я.
Я поднималась в этот раз очень долго. А дальше я боялась. Нет, не Сашку, а не туда встать и упасть.
– Саша! Это я! Как вам здесь?
– Жарко… Скоро нужно будет уходить. Но я еще не посмотрел на небо… Облака… Девочка! А почему ты здесь? Тебе не страшно? Ведь меня все боятся.
– Саша. Я пришла за вами. Давайте спустимся туда, во двор…
Все не дышали… А ведь его никто никогда не называл на «вы». И все звали Сашкой. И он растерялся. Дал мне свою руку и сказал:
– Пойдем…
– Нет, здесь за руку не получится… Давайте по одному… – настаивала я (Просто до сих пор ни с кем не люблю ходить за ручку.)
…Мы спускались. Как с вершины. Бородатый взрослый Сашка в белье из простыни и я, маленькая девочка, школьница, в очень простом платье…
Мы спустились. В этот день никто не прыгал и не скакал. Всем надо было пережить – зачем я пошла за Сашкой, и как он меня послушался… Соседка моментально повела меня к себе. Есть блины. Сашка сидел на скамейке и глядел в небо.
…Некоторое время я не ходила во двор. Потом стройку огородили получше. Потом достроили этот дом. Я росла. Перестала гулять во дворе. Перестала видеть Сашку. Однажды увидела его, сидящего на скамейке с другими, младшими детьми. Мир рос. А Сашка все такой же сидел на скамейке и гулял по двору. Такой же, как и был в моем детстве.
Однажды я подошла к нему. Сашка меня не узнал. Мне было уже шестнадцать. Прошло целых семь лет моей жизни. И всего семь лет его жизни. Он не вспомнил меня. Часто я думаю: может, он сделал вид, что не вспомнил? Может, он не хотел тревожить воспоминания?
Тяжесть красоты
Иногда Леся смотрела глянцевые журналы и думала: «Какие счастливые эти красивые и стройные женщины! У них есть самое главное – успех и разделенная любовь».
Шла она как-то вечером мимо магазина и увидела собаку. Собака молчала и смотрела в глаза Леси. Смотрела очень внимательно.
– Чья она? – спросила Леся.
– Ничья. Три дня здесь уже сидит. Хозяин умер прямо здесь. Внезапно.
– Здесь? – Так она не пойдет со мной. – Пойдешь? – спросила Леся.