Полыновский улей
Шрифт:
Савке очень не хотелось начинать с ним разговор, но таинственный жальник не давал ему покоя.
— Чего испугались? — спросил он.
Минька ухмыльнулся и, похлопывая щучьим хвостом по голенищу сапога, ответил:
— Здесь омут! А в нем черти в колокола звонят! Кто услышит, — тому беда будет! А вчера, почитай, вся деревня слышала: гудят вовсю!
— Ты мне зубы не заговаривай! «Черти, колокола»... Так я и поверил!
— А ты приди сюда ночью — послушай, тогда поверишь! Гудят под водой, стонут! Быть беде! И известно — откуда она!
— Дурак ты! — огрызнулся Савка. — Колхоз не привезешь — это тебе не чемодан! Его строить будут — тут у вас, в деревне, сами крестьяне!
— А если не захотят?
— Кто от добра откажется? Захотят!
— От добра? — ехидно переспросил Минька. — Колокола к добру не звонят! Не захотят люди вашего колхоза!
— Захотят! Не захотят одни кулаки! А мы их живо — к ногтю!
Минька замахнулся на Савку щукой, которую все еще держал в руке. Савка отскочил и приготовился к драке. Но тут подбежали ребята и встали между ними. Павлуха грубо схватил Савку за руку, а Кузька стал уговаривать Миньку:
— Ну что ты связался с ним! Отстань! Больно он тебе нужен! И рыбу еще не поделили!.. Вон ты ее как сжал! — Кузька указал на щуку, которой замахнулся Минька. — Да ты его одной рукой придушишь, как эту щуку!
— Меня? — возмущенно завопил Савка, но Павлуха еще раз схватил его за руку и подмигнул.
Мир был восстановлен. Минька разделил до конца рыбу на две кучки и сказал Кузьке:
— Выбирай любую!
Кузька подвинул к себе одну кучку и стал раскладывать рыбу на три части, а Минька преспокойно уложил половину улова в свою корзину.
— Это как же так? — опять вскипел Савка. — Это не по-честному! Почему ему больше всех? Он и в воде не был!
Минька насмешливо посмотрел на него, сказал лениво и веско:
— А «курица» чья? Мо-я-я!.. И за половину спасибо скажи!
Затем он подхватил корзину и пошагал прочь, но обернулся и добавил:
— Мы еще не в колхозе! И не будем там!.. Сеть притащить не забудьте!..
Савку от ярости бросило в жар. Он перестал ощущать холодную, прилипшую к спине рубашку и с негодованием смотрел на своих приятелей, а те недобрым взглядом, исподлобья провожали удаляющуюся фигуру Миньки.
— 3-загребало! — с ненавистью произнес Павлуха и погрозил кулаком. — Чтоб ты подавился рыбой!
Такой дележ происходил всегда. Минька брал себе половину улова, и ребята раньше мирились с этим. Но сегодня Кузька и Павлуха почему-то почувствовали себя обворованными.
— Так вам и надо! — выпалил Савка. — Трусы вы, больше ничего! Миньку боитесь, колоколов боитесь!.. А еще пионеры! В чертей верят!..
Выкрикнув это обвинение, Савка вспомнил, что Кузька с Павлухой не пионеры, и совсем разозлился.
— В том-то и беда, что не пионеры! А я пионер и никаких ваших кулаков и колоколов не боюсь! Хотите, пойду и нырну в этот ваш омут?
— Может, и нырнешь, потому что ничего не знаешь! — ответил Павлуха. — А я сам
— Да разве колхоз — беда? — напустился на него Савка. — В нем только и заживете! Перво-наперво — никаких кулаков! И все общее: и земля, и урожай, и... и сети даже! Не к Миньке за «курицей» пойдете, а на колхозный склад!
Кузька наморщил лоб.
— Тогда и рыбу придется делить на всех, — сказал он. — Меньше, чем с Минькой, достанется!
— А ты подсчитай лучше! — горячился Савка. — Сколько у вас в деревне ребят?
— Десятка четыре наберется...
— Ну так вот! — продолжал Савка. — Все сорок будут ловить по очереди и делить на всех. Ты, например, один раз в месяц на рыбалку сходишь, а рыбку каждый день получать будешь! Понял? Что выгоднее?
Нехитрая Савкина арифметика дошла до ребят. Кузька довольно заулыбался. А Павлуха, который никак не мог забыть про страшный звон, доносившийся вчера из речной омутины, спросил:
— А колокола?
Этот вопрос подстегнул Савку. Он вскочил.
— Пошли!
— Куда? — удивился Павлуха.
— К омуту! — твердо ответил Савка и, опасаясь, что ребята не пойдут за ним, схватил их за руки и потащил за собой.
Омут, прозванный жальником, ничем не отличался от других глубоких речных ям. Черная гладь воды, разрисованная зелеными широкими листьями, среди которых белели лилии и желтели кувшинки, искрилась на солнце. Мирная тишина стояла над рекой. Ничего страшного. Но чем ближе подходили ребята к омуту, тем настороженнее делались их шаги. Даже Савка поддался непонятному тревожному чувству. Но отступать было поздно, и он решил про себя: как только подойдет к берегу — сразу, не раздумывая, нырнет в воду, чтобы разогнать страх.
Так бы Савка и сделал. Но в самый последний момент, когда он вобрал в себя воздух и напружинил ноги, в омуте у противоположного берега раздался громкий всплеск.
Все трое отпрянули назад. Ребят остановил веселый, чуть насмешливый голос:
— Чего испугались, мальчики? Это комок глины скатился из-под моих ног.
Савка увидел на холме среди зарослей вереска молодую женщину.
— Чего испугались? — повторила она и улыбнулась.
Сзади Савки послышалось смущенное сопение, и Кузькин голос прошептал:
— Это учителька наша!
А Павлуха сконфуженно ответил молодой женщине:
— Так ведь жальник тута, Анна Ивановна! Вот мы и того...
— Где жальник? — спросила учительница.
— Да тут, в омуте!
— Нет, Павлик! Жальник не в омуте, а здесь, где я стою. Жальником раньше называли кладбище. Вслушайтесь в слово: у него корень тот же самый, как и в словах «жалеть», «жалость». Умер человек — жалко его, потому кладбище и называли жальником. Старое кладбище было на холме. А потом люди забыли о нем и стали называть жальником омут. Идите-ка сюда — посмотрите, что я нашла здесь! Любопытный памятник!