Помещик Пушкин
Шрифт:
Не знаю, чему следует приписать нижеследующее обстоятельство: необъяснимой ли ко всему свету вообще и ко мне, в частности, зависти, или какому-либо другому неведомому побуждению, — но только прошлый вторник (сегодня у нас суббота), в ту минуту, когда мы собирались на обед к графу Строганову, без всякой видимой причины, я получаю письмо от господина Пушкина. Мое перо отказывается воспроизвести все отвратительные оскорбления, которыми наполнено было это подлое письмо.
Все же я готов представить Вашему Превосходительству копии с него, если вы потребуете, но на сегодня разрешите ограничиться только уверением, что самые презренные эпитеты были в нем даны моему сыну, что доброе имя его достойной матери, давно умершей, было попрано, что моя честь и мое поведение были оклеветаны самым гнусным образом.
Что же мне оставалось делать? Вызвать его самому? Но, во-первых, общественное звание, которым королю было благоугодно меня облечь, препятствовало этому, кроме того, тем дело не кончилось бы. Если бы я остался победителем, то обесчестил бы своего
Эти строки подтверждают рассказ Данзаса: «Говорят, что, получив это письмо, Геккерен бросился за советом к графу Строганову, и что граф, прочитав письмо, дал совет Геккерену, чтобы сын его, барон Дантес, вызвал Пушкина на дуэль, так как после подобной обиды, по мнению графа, дуэль была единственным исходом». Этот граф Григорий Александрович Строганов (1770–1857) был родственником Натальи Николаевны: он был по матери двоюродный брат матери Натальи Николаевны — Н. Н. Гончаровой. В свое время, будучи посланником в Испании (1805–1813), граф Г. А. Строганов приобрел шумную известность своими победами над женскими сердцами.
Вызов Пушкину от лица Дантеса передал в тот же день виконт д’Аршиак вместе с письмом Геккерена.
«Милостивый Государь! — писал барон Геккерен. — Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к виконту д’Аршиаку, который передаст вам это письмо, с просьбой удостовериться, точно ли письмо, на которое я отвечаю, от вас».
Начало письма неудачное и фальшивое. Геккерен пишет, что не знает ни подписи, ни почерка Пушкина, а тремя строками ниже, упоминая о письме с отказом от вызова, он говорит, что это письмо, писанное рукою Пушкина, налицо: значит, почерк и подпись Пушкина были ему знакомы, и удостоверяться в подлинности письма Пушкина от 27 января было делом лишним.
«Содержание письма, — продолжал Геккерен, — до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на подробности этого послания». — Но менее всего Пушкин хотел бы объяснений Геккерена! — «Мне кажется, вы забыли, Милостивый Государь, что вы сами отказались от вызова, сделанного барону Жоржу Геккерену, принявшему его. Доказательство того, что я говорю, писанное вашей рукой, налицо и находится в руках секундантов. Мне остается только сказать, что виконт д’Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Геккереном; прибавляю при этом, что эта встреча должна состояться без всякой отсрочки. Впоследствии, Милостивый Государь, я найду средство научить вас уважению к званию, в которое я облечен и которое никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может». — Под письмом, кроме подписи барона Геккерена, находится еще надпись Дантеса «Читано и одобрено мною».
В письме Геккерена останавливает внимание последняя фраза. Очевидно, Геккерен не верил в серьезность дуэли, если писал, что впоследствии, после дуэли, он найдет средство научить Пушкина уважению к его званию. Не лишенная интереса черточка!
Письмо к барону Геккерену Пушкин написал и отправил днем: Геккерен получил его, собираясь на обед к графу Строганову. Ответное письмо Геккерен сочинил, вернувшись с обеда от графа Строганова, с которым он посоветовался по поводу своих действий, и повидавшись с д’Аршиаком, который дал согласие вручить письмо Геккерена Пушкину и быть секундантом Дантеса. Д’Аршиак запросил Пушкина записочкой на визитной карточке: «Прошу г. Пушкина сделать мне честь сообщить, может ли он меня принять, и если он не может сейчас, то в каком часу это будет возможно». Сохранилась записка Пушкина к А. И. Тургеневу, писанная, по обозначению Тургенева, накануне дуэли: «Не могу отлучиться. Жду вас до 5 часов». Из сопоставления записок Пушкина и д’Аршиака можно с вероятностью заключить, что Пушкин не мог отлучиться в этот день, 26 января, так как он назначил час д’Аршиаку. Таким образом посещение д’Аршиака можно отнести ко времени перед вечером. Князь Вяземский сообщает следующую подробность этого посещения: «Д’Аршиак принес ответ. Пушкин его не читал, но принял вызов, который был ему сделан от имени сына». Своего секунданта Пушкин, конечно, не мог назвать сразу и сказал, что он в тот же день пришлет к д’Аршиаку лицо, которое им будет избрано. В тот же день д’Аршиак сообщил Пушкину, что он будет ждать секунданта его, Пушкина, до 11 часов вечера, у себя на дому, а после этого часа — на балу у графини Разумовской.
Выбор секунданта оказался для Пушкина делом нелегким. Сейчас мы расскажем о неудачном его обращении к англичанину Медженису. Друзья Пушкина объясняли это обращение нежеланием Пушкина подводить своих соотечественников под неприятность следствия. Нам кажется, у Пушкина было и другое, важнейшее соображение: он боялся, что, пригласив в секунданты кого-либо из друзей своих или ближайших знакомых своего круга, он встретит с их стороны противодействие своей решимости и попытку опять устроить промедление, примирение вроде того, что было устроено в ноябре. Пушкин боялся, что опять вмешаются Жуковский, князь Вяземский, потянется
Вечер 26 января Пушкин, по всей вероятности, посвятил поискам секунданта, не давшим результата. На короткое время Пушкин заходил к Вяземским. Князя не было дома, и Пушкин открылся в том, что он послал вызов, княгине Вере Федоровне, которая с давнего времени, еще с одесской поры, была близким его другом и поверенной в весьма интимных событиях его жизни. Сказал он ей о вызове или потому, что был уверен в том, что она не примет мер к активному противодействию, или потому, что знал, что колесо событий теперь уже нельзя повернуть в обратную сторону никакими вмешательствами. По всей вероятности, Пушкин не сказал о стремительности, с которой развивались события. Княгиня Вяземская не знала, что ей делать, не помогли ей в этом и бывшие у нее в тот вечер В. А. Перовский и граф М. Ю. Вьельгорский. Князь же Вяземский, на беду, вернулся очень поздно.
Вечером Пушкин был на балу у графини Разумовской. Здесь он имел разговор с д’Аршиаком. Кто-то обратил внимание князя Вяземского на Пушкина и д’Аршиака: «Пойдите, посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с д’Аршиаком: тут что-нибудь недоброе», — сказали Вяземскому. Вяземский направился в сторону Пушкина и д’Аршиака, но при его приближении разговор прекратился.
По всей вероятности, на балу же Пушкину пришла мысль обратиться с просьбой быть его секундантом к Артуру Медженису (Arthur С. Magenis), состоявшему при английском посольстве. В рассказах Н. М. Смирнова есть несколько строк об этом Медженисе: «Он часто бывал у графини Фикельмон — долгоносый англичанин (потом был посол в Португалии), которого звали perroquet malade, очень порядочный человек, которого Пушкин уважал за честный нрав». Артур Медженис не дал категорического согласия, а только обещал переговорить с д’Аршиаком тут же на балу.
Медженис сказал д’Аршиаку, что Пушкин только что сообщил ему о своем деле с Геккереном и просил его быть секундантом; но Медженис добавил, что он не дал окончательного согласия, а только обещал Пушкину переговорить с ним, д’Аршиаком. Но д’Аршиак отказался вступить в какие-либо переговоры с Медженисом, так как формально он не являлся секундантом Пушкина. Медженис бросился искать по залам Пушкина, но не нашел его: он уже уехал домой. Было за полночь, Медженис не решился лично заехать к Пушкину в такой поздний час, не желая вызвать своим посещением подозрения в хозяйке дома, и во втором часу ночи отправил Пушкину письмо. Изложив свой разговор с д’Аршиаком, Медженис закончил письмо отказом от секундантства, мотивируя его тем, что дело, на его взгляд, не могло окончиться миром, а только надежда на возможность мирного улажения дела и могла побудить его принять участие в деле [21] .
21
В «Переписке» (III, 448, № 1143) напечатан еще один «дуэльный» документ — записочка на франц. языке К. О. Россету: «Дело отложено, я предупрежу вас». Мы отказываемся принимать в соображение при нашем рассказе эту записку в виду крайней сомнительности источника ее происхождения. Текст ее сообщен в записках А. О. Смирновой; оригинал записки, по ее словам, затерялся. Как раз перед текстом письмеца в записках помещен совершенно вздорный и неверный рассказ о том, как Пушкин провел вечер накануне дуэли у Мещерских, где были в это время Дантес с женой и т. д. Уж одно соседство документа с таким рассказом должно бы внушить решительное недоверие к «тексту» записки.
Не считаем нужным и полезным отмечать представляющиеся нам недостоверными различные сообщения современников о Пушкине накануне дуэли. Все это рассказы, созданные в позднейшее время под впечатлением случившегося. Таков, например, рассказ графа А. Е. Ростопчина о том, как Пушкин за день до поединка обедал у Ростопчиных и неоднократно убегал из гостиной мочить себе голову: до того она у него горела. Таков рассказ князя П. П. Вяземского: «25 января Пушкин и молодой Геккерен с женами провели у нас вечер. И Геккерен, и обе сестры были спокойны, веселы, принимая участие в общем разговоре. В этот самый день уже было отправлено Пушкиным барону Геккерену оскорбительное письмо. Смотря на жену, он сказал в тот вечер: „Меня забавляет то, что этот господин забавляет мою жену, не зная, что ожидает его дома. Впрочем, с этим молодым человеком мои счеты кончены“». Явно недостоверное сообщение: письмо было отправлено не 25-го, а 26-го, и 26-го был бал у графини Разумовской. Посылая письмо старшему Геккерену, Пушкин, конечно, не мог предвидеть, что драться ему придется с младшим, и т. д. Столь же недостоверен рассказ Н. М. Коншина о посещении им Пушкина в день 27 января 1837 года. А. Н. Кирпичников выяснил недостоверность рассказа Коншина и указал психологические основания к возникновению такого свидетельства: «Сознательного искажения, конечно, ни с чьей стороны не было, а здесь действовал закон бессознательного творчества, в силу которого мелкие и не характерные события исчезают, а крупные сближаются к времени и месту». Не оговариваем и некоторых других подобных же свидетельств.