Помголочка

Скворцов И.

X

Жена Гвоздева убивалась так, что глядеть жалко. И днем плачет, и ночью успокоиться не может.

Собирает Помголочку в деревню.

А сам Гвоздев с девочкой только и возится. По такому случаю отпуск двухнедельный себе из завода выправил.

— Помни,

Помголочка, — говорит Гвоздев, — захочешь в город дальше учиться, чтобы в люди выйти, приезжай к нам. Не брошу я тебя.

Бросилась Помголочка к Гвоздеву на шею, ручонками крепко ухватилась и шепчет на ухо:

— Никогда я тебя не забуду. И тетю Машу не забуду, и тебя. Никогда!

— Повидаюсь со своими и приеду обратно. Учиться хочу.

XI

Отвозил Помголочку в Самарскую губернию Гвоздев, и когда поезд постукивал: «тра-та-та, тра-та-та», болью отдавался каждый звук в сердце рабочего.

Приехали на станцию. Оттуда верст сорок на лошадях.

Добрались к вечеру.

Постучал Гвоздев в избушку на курьих ножках.

— Кто там? — послышался женский голос.

— Маменька, — сама не своя закричала Помголочка и заплакала, зарыдала, прячась на груди распахнувшей дверь матери.

Заплакала и мать.

Опомнилась, потом и бух в ноги Гвоздеву.

Смущенный, поднял ее с пола Гвоздев и усадил за стол.

— Где отец-то? — спросил.

— Сейчас вернется…

Когда в избу вошел маленький, но крепкий крестьянин и подхватил Помголочку, как пушинку с пола, и прижал к себе, Гвоздев сердцем почувствовал облегчение.

Видел,

что любит Трифонов свою ненаглядную Секлетеюшку. И радость в груди почувствовал Гвоздев, когда подошел крестьянин к нему, глянул чистыми, синими, как у Помголочки, глазами и крепко, до боли сжал руку рабочего.

Говорить крестьянин не мог…

Только из глаз его чистых, ясных выкатилась слезинка и повисла на русой бороде.

XII

Рано утром выезжал Гвоздев из деревни…

На полях наливала рожь. Зацветала пшеница. Подсолнечники выбрасывали свои только-что зацветающие шляпки.

От земли будто пар поднимался, будто дышала она: ночью прошла гроза с проливным дождем.

Дышалось легко и свободно.

Вспоминалась Гвоздеву голубоглазая Помголочка, вспоминался крестьянин с женой, и не было грусти, и не было вовсе печали.

— Родным ты нам стал, Семен Петрович, — звучали еще в ушах Гвоздева прощальные слова крестьянина.

— Дочку на зиму к тебе отпускать будем. Пускай учится. Темнота наша почитай-что хуже голода. От голода отбились, за куском хлеба не ходим, а темнота остается. Верю тебе, как отцу не верил, что добру научишь ты нашу Секлетею. Может быть, она еще и нас темных поучит. Да и сам с женой приезжай. Ты только недолго у нас прожил, а поверишь ли, за весь свой век не слыхал я таких речей…

И от полей крестьянских, от речки, змейкой далеко раскинувшейся, от дороги ровной и укатанной, от далекого, еле видного села, будто струилась светлая, новая жизнь…