Поминки по Арлекину

Лорес Юрий Львович

Поэт

Снега, Снега… Движения осы Кружение снежинок вдруг напомнит. В стеклянной колбе снежные часы Висят нечеловечески огромны. Вот меры времени: всегда и никогда, Вес остальные — жалкая подделка, Часовщиков ничтожная поделка. Две меры времени: всегда и никогда. Как странен мир! Непостижима в нем Гармония вещей несоразмерных. Я слышу в пеньи ветра за окном: Рождение — случайно, смерть — закономерна. Ах, если бы местами поменять Могли «закономерно» и «случайно», Неужто перестали бы пенять На неизбежность их предначертанья? Не слишком ли порядок данный прост? Не слишком ли банально он решен? Недаром первый детский наш вопрос: Скажите мне, откуда я пришел? Поймите, что еще пройдут года, Пока другой вопрос для вас найду: О, если знаете, скажите мне, куда, Скажите мне, куда потом уйду? Две

меры времени: всегда и никогда. Быть может время нас чему-нибудь научит? Но почему с рожденья меня мучит Все то же, давнее: откуда и куда? Хоть век живи, ответа нет, увы. На эту тему рассуждают неохотно, Но почему мы с детства таковы, Как будто до рожденья было что-то? Часам не в мочь двух слов связать: «тик-так». И разве время нас когда-нибудь рассудит? Ну, почему мы поступаем так, Как будто после смерти что-то будет? К чему все эти «быть или не быть» И «суета сует — души томленье»? К чему мгновение желать остановить, Коль жизнь и так всего одно мгновенье? Две меры времени: всегда и никогда, В несбыточности — вечность ожиданья. Урок прозренья и венец познанья Две меры времени: откуда и куда. Неужто головы нам не сносить? Ужель всему цена — в последний раз? Я каждого хочу остановить, Чтобы спросить: «А Вы? А как у Вас?»

Дьявол

Есть решенье одно всех проблем бытия, Пред которым вопрос отступаст любой. Мы оценивать жизнь можем только собой И отмеривать мир только собственным я. Так поставь же себя в самый центр всего. Лишь отсюда дано непредвзято взглянуть И решить безошибочно, что и кого От себя оттолкнуть и к себе притянуть. Что один не возьмешь, мы осилим вдвоем. Остается постичь, опыт жизни копя, Что мы любим в других отраженье свое. Что любовь — это лишь узнаванье себя. Ах, как жаждем мы видеть везде и всегда Отраженье свое в отражепьи своем. Так же в двух зеркалах возникает объем Только, как ни стремись, не проникнуть туда. Крикнешь в душу чужую: «откройся, сим-сим!» А уверен, найдешь ли дорогу назад? Отраженье свое мы увидеть хотим, Лишь каким в своих собственных видим глазах. Что нам души чужие! Зеркала, зеркала… Словно в комнате смеха, себя не узиать. Искажаемый пляской кривого стекла, Ты смеешься, хоть что-нибудь силясь понять. И, в себе не уверен, глядишь на себя, Неумелой походкой плохого актера Отыскать ты пытаешься место, в котором Отраженья твои не пугают тебя. Ерунда! Будто выход тебе неизвестен: Не скитаться как тень в разношерстой толпе, А всегда самому оставаться на месте, Чтоб одни — от тебя, а другие — к тебе! В этом мире уместнее преображаться, Чем пытаться хоть что-нибудь преображать, Не гадая, как будешь в других отражаться, А по собственной воле других отражать. И неважно, ничтожен ты или велик, Если помнишь, что мера всему — ты один, Отраженьям своим только ты господин И безличен не более, чем многолик. Но, как школьник, в рюкзак напихав безделушек. От незнанья, куда их девать, оробев, Ты чужих отражений вобрал в свою душу, Непосильною ношей влача на горбе. Жизнь одна! Горевать — хуже, чем веселиться. Отраженьям стареть, зеркалам увядать. Но попробуй представь, каковы будут лица, Отражения в зеркале не увидав. Если б ты не родился? Вот было бы мило! Где тогда твои дружбы, знакомства, любовь? Кто их взял бы? Никто? А быть может, любой? Но ты есть, так иди и владей этим миром!

Поэт открывает окно, через которое в комнату проникают маски.

Песня масок

Мы снег. Мы кружимся покуда дует ветер. Во сне В деревья, в окна, в стены головой. С небес По лесенке спускаясь винтовой. Свой блеск Навек теряем в отраженном свете. Мы снег. И наша жизнь лишь взмах крыла над пропастью. Мы — снег. И взлеты — это все равно падения. Нас нет — Мы просто чье-то белое видение. На свет, Как будто ночью мотыльки, торопимся. Мы — снег. Мы друг от друга закрываем звезды. Мы — снег. Но кто-то верит вто, что звезды есть. И мы, И мы их замерзающие слезы — Зимы Мерцание, смятение и месть. Мы — снег. Что любим мы, во что мы верим слепо? Мы — снег. И разве перед звездами в ответе? Мы — снег. Наш вечный скорбный дух — холодный ветер. Мы — снег. Увы, мы слишком тяжелы для неба.

Поэт

Когда в бескрайнем шествии зимы Скрывают сумасшествие умы, Как место отыскать и в том и в этом? Не быть поэтом или быть поэтом — Как будто в этом воля есть моя! На окнах нарисованная вязь Имеет ли логическую связь Помимо той, что мы ей придаем? Но в мире пребывающий своем, Иные

контуры в окне увижу я. Как будто чистые тетрадные листы, Покуда не исписаны пусты? Как будто ей, бумаге, все равно Какое слово — например «окно» — И где и как начертано оно? Возьмем «окно» напишем на окне. Где, на поверхности оно или на дне? Что более окно, само окно иль слово, Которое мильоны окон отразить готово, А это, настоящее, одно? Возможно ли поверить в то, что где-то Пересекаются мир слов и мир предметов, Где слово превращается в предмет, Где беспредметных слов в помине нет, А так же бессловесных нет предметов? Как страшно начертанье слова «Я»! В котором из миров искать себя? Один черкнет — не поведет и бровью, Другой папише г собственною кровью, И кровь его пойдет бродить по свету.

Дьявол

Ну вот и мы до сути добрались. А суть не в том, каков тетрадный лист, И даже более того — не в слове, А только в том, что написалось кровью На камне, на бумаге, на окне — Уже имеет отношение ко мне. Кто кровью пишет — только ли стихи! — И отделяет чепуху от шелухи, Неужто сам не замечает риска Не отличить поэмы от расписки И договор со мною заключить? При этом ничего не получить. Но я хочу открыть тебе глаза, Чтоб ты, со мной судьбу свою связав, Знал, что гораздо больше обретешь, Чем потеряешь и вовеки не найдешь. О да! Вот это будет договор. Каких никто не видел до сих пор! Я дам свободу образам твоим, До дна попятным только нам двоим. Кто, как не я, способен оценить, Как стих поет и как строка звенит, Как вязь тонка значений точных слов И как ярка потраченная кровь!

Песня масок

Полночный алый глаз совы И звезд кровавое смешение, Наш мир заверчен на крови — Пролитии, проклятии, смешении. За хлеб спасибо и за кров, Что родились мы и рожаем И пашу плоть питает кровь Горячая, чужая. Каким богам отдать поклон За то, что мы живем по правилам, За этот праведный закон: Кровь проливай да и проваливай! Твой век решит судьбу твою Не разгадать с какою целью. Быть может, кровь отдашь в бою, А может быть, в постели. Война и плотская любовь Тебя научат с детства, Что всех иных ценнее кровь Из собственного сердца, Что можно заслужить покой И камень к изголовью. Навеки в памяти людской Лишь тот, кто пролил много крови!

Поэт в кресле. Маски пляшут вокруг него.

1-я маска. Это моя койка! Освободите немедленно!

2-я маска. Вся ваша грамматика, извиняюсь, проституция!

3-я маска. Кто ты такой? Кто произвел тебя на свет?

4-я маска. Отнять у него надежду! Он не приносит пользы!

5-я маска. Все наши мысли — глупость, если не преступление.

6-я маска. Самый большой недостаток всех времен — собственное достоинство.

7-я маска. Примитив! Рядовой экземпляр!

8-я маска. Пока он среди нас, он — в аду.

9-я маска. Сей человек, возомнивший себя духовным, предастся суду толпы!

Маски с визгом бросаются на Поэта.

10-я маска. Сорвать! Сорвать с него маску!

Поэт вырывается из круга масок на авансцену.

Поэт

Что ценного осталось в этом мире? Все покупается не деньгами, так лестью, Не лестью — так обманом. Хлам престижен! Кто мнением толпы затравлен и пристыжен, И как меняется понятие о чести От уровня дохода, службы и квартиры! И, перейдя в разряд вещей никчемных, Обожжена брезгливостью, презреньем, Душа моя другую ищет душу. Но все спешат, никто не хочет слушать. И одиночество мое — проклятье и спасенье, Ведь душу людям продавать страшней, чем черту.

Занавес

Сцена II

Занавес закрыт. Музыка — вальс. На авансцене, справа, появляется женщина в длинном черном платье.

Женщина в черном. Белой, белой бахромою, Черным, черным, черным лаком… Свет нигде не смешан с тьмою, Не бывает полу-мрака. Шаг — и я в полоске света, Шаг еще — во тьме кромешной. Мир поделен на два цвета: Жгуче-черный, бело-снежный. Сколько ниточке ни виться — Обозначены пределы. Где-то ей остановиться В черном поле или белом?

Переходит в левый угол сцены. Появляются четыре женские маски и кружатся под музыку.

Женщина в черном. Все кружат и кружат снежинки. Холодные, белые, хрупкие. На бледном лице проступают прожилки — Ты щуришь глаза близорукие. Я тоже могла бы вступить в хоровод, Но черен мой цвет, а плоть горяча. Навстречу протянешь мне руку — и вот Ладонь прожигаю твою до плеча. Вес кружат и кружат. В печали, в весельи Они одинаково кружатся, На жесткой земле постилая постели — Снежинок замерзшие лужицы. Похожи их лица, движенья, слова, Порой друг от друга их не отличишь. Лишь взглядом ко мне прикоснешься едва И вмиг ослепленный навек замолчишь.