Помни, что ты смертный
Шрифт:
— Не верю. — Лайам опасно завращал глазами. — По-моему, все это означает, что, пока бомба кого-нибудь не отправит на небеса, вы так и будете сидеть в ожидании: вдруг что-то случайно откроется. Ради бога, какое имеет значение, что никто из сотрудников лабораторий не получал гнусных писем или взрывчатки? Я получил! Разве этого недостаточно? Чего вы хотите, массового убийства? Думаете, меня легко заменить? Я простой рядовой лаборант?
Маркби выплеснул раздражение:
— Я не говорю ничего подобного, доктор Касвелл! Считаю личным оскорблением любой домысел, будто мои сотрудники не прилагают
Лайам вскочил и затрясся от злости.
— Я выскажу любые обвинения, какие пожелаю! Меня преследуют маньяки! Я налогоплательщик. Я беру вас на службу, выплачиваю жалованье. И хочу знать, что вы собираетесь делать!
Голос его дрожал, лицо неестественно побелело, скривилось, как у человека, которого вот-вот хватит удар.
Суперинтендент взял себя в руки, как всегда жалея о вспышке. Но все равно у него чесались руки врезать Касвеллу в челюсть. Он заговорил холодным, официальным тоном:
— Как я уже сказал, письмо будет передано криминалистам.
Кивнул на коллаж из газет.
— А Гудхазбенд? Подпись и чертовски культурное изложение бредней не означает, что она не такая же фанатичка, как все остальные!
— Я встречусь с миссис Гудхазбенд, — коротко ответил Маркби. — Лично.
Лайам неприятно оскалился.
— Желаю удачи!
— Похоже, здорово струхнул, — заметил Пирс, когда Лайам выскочил из кабинета. — Думаете, его наконец достали? Понял, что дело не рассосется по его желанию?
— Струхнул? Очень хорошо, — пробормотал Маркби. — Пора кому-нибудь пугнуть его как следует. Если хорошенько перепугается, может, даже начнет сотрудничать.
Он взял в руки письмо миссис Гудхазбенд. Плотная кремовая бумага с тиснеными золочеными готическими буквами. Вряд ли авторша этого послания прибегает к грубым методам. Она соблюдает великосветские приличия.
— Попросите кого-нибудь ей позвонить, сказать, что я днем заеду, если удобно.
— Я дом видел, — сообщил Пирс, как бы подтверждая рассуждения босса. — Шикарный.
Возможно, «Тайт-Барн» когда-то действительно был десятинным амбаром. [7] В целом постройка сохраняла основные формы зернохранилища, а толстым каменным стенам не одна сотня лет. После существенных перестроек она теперь представляла собой впечатляющую резиденцию. Невероятно, чтобы отсюда отправлялись бомбы или подметные письма с газетными вырезками. Как свидетельствует опыт, обитатели таких домов чаще являются получателями подобной корреспонденции.
7
В «десятинном амбаре», что буквально и означает название дома, хранилось зерно, выплачиваемое приходскому священнику в счет церковной десятины.
Решетчатые ворота открыты — возможно, для суперинтендента. Но, въехав на подъездную дорожку, Маркби был вынужден вильнуть в сторону, чтобы не переехать черную кошку с белой грудкой, сидевшую
Чуть дальше навстречу выбежала другая черно-белая кошка с такими же суицидальными наклонностями. Он объехал и эту, напомнив ей через окно, что так можно быстро израсходовать все девять жизней, которые пословица приписывает кошкам. Предполагая, что весь передний двор населен кошками, не обращающими внимания на транспортные средства, Маркби решил остановиться и оставшееся расстояние пройти пешком.
Выйдя из машины, он сразу заметил, что обширный сад плоховато ухожен. Когда-то здесь наверняка было прекрасно. Теперь кусты беспорядочно разрослись, трава и сорняки заполонили бывшие цветочные клумбы, на участок проросли живые изгороди с деревенских переулков, вокруг остатков декоративного пруда укоренились разнообразные зонтичные растения, почерневшие на морозе, но еще узнаваемые по высоким стеблям, своеобразным листьям и головкам. Печальный признак.
Размышления прервала третья кошка мармеладных оттенков, выскочившая из кустов прямо под ноги. Маркби шел к парадному, гадая, что увидит за дверью.
— Очень рада, что нашли время, суперинтендент, — сказала Ивонна Гудхазбенд, как будто сама его пригласила.
Ей можно было дать лет пятьдесят пять: в тщательно уложенных каштановых волосах сквозит седина. Поразительная женщина. Не в последнюю очередь потому, что одета «прилично», как непременно выразилась бы мать Алана. Даже не вспомнишь, когда он в последний раз видел женщину в столь официозном наряде в половине четвертого. Голубое шерстяное платье с длинными рукавами, с золочеными пуговицами на манжетах. Юбка плотно облегает округлые бедра, верх заключает в себе пышную грудь и украшен маленькой золотой брошью. Ноги тоже хорошие. Фактически приятно посмотреть. Маркби старался не таращить глаза.
— Не желаете чаю? — в светской манере предложила Ивонна.
Он отказался, хотя испытывал сильное искушение. Не из-за жажды, а из желания увидеть обязательную церемонию, воображая вышитые салфеточки и фарфоровые чашечки. Только времени нет.
— Вам известно, зачем я пришел…
— Разумеется, — живо откликнулась Ивонна. — Спасибо, что предварительно предупредили. Хорошие манеры нынче редкость. Это мне позволило навести о вас по телефону кое-какие справки. Надеюсь, не возражаете? Предпочитаю готовиться к встречам.
Маркби тоже, просто он дал ей возможность опередить его. Ну и хватит хороших манер. Надо в другой раз заскочить неожиданно, чтоб увидеть на голове бигуди.
— Кажется, у нас есть общие знакомые.
В самую точку.
— Кто же? — невинно полюбопытствовал Алан.
— Аннабел Палтни, — объявила Ивонна. — Говорит, она ваша кузина.
Ох, боже, Бел Палтни, гроза местного общества персидских кошек!
— Седьмая вода на киселе, — решительно отрезал он, попав в трудное положение и изо всех сил стараясь из него выбраться. — Сто лет ее не видел. Она по-прежнему… э-э-э… судит кошачьи выставки?