Помолвка мсье Гира
Шрифт:
Пожарные принялись хозяйничать на перекрестке, не обращая внимания ни на полицию, ни на зевак. Их было человек двадцать, а то и тридцать, они окружили большую красную машину, и оттуда вылезла лестница и поднялась вверх, становясь все длинней, подбираясь к четвертому, пятому этажу.
Эмиль, побледнев еще больше, все глядел вверх, и рука его дрожала в кармане, сжимая зажигалку.
Алиса
Один из пожарных в медной каске быстро полез вверх по лестнице, до того еще, как она окончательно развернулась. Она сгибалась под его тяжестью, это напоминало цирковой номер. Наконец вытянулся последний отрезок лестницы, а ноги мсье Гира опять раздвинулись, потом сошлись, и он повернул голову, так что стал виден один ус.
Все молча застыли, только какая-то большая машина упорно пробиралась вперед между другими. Тем, кто находился у чердачного окошка, ничего не было видно, и они жестами спрашивали, что происходит.
Пожарник подбирался все ближе. Два метра. Один. Три перекладинки. Две. Одна.
Он обхватил рукой мсье Гира за талию, и все поняли, что он с трудом отрывает его руки от карниза. Когда он спускался с первых верхних перекладин, мсье Гир еще двигался, словно сопротивляясь, потом обмяк.
Чем ниже, тем устойчивее была лестница. Внизу она стояла совсем неподвижно, и все одновременно бросились к ней, а полицейские пытались встать цепью, чтобы помешать им. Две последние перекладины. Одна. Пожарник спрыгнул наземь со своей ношей.
Голова мсье Гира свесилась вниз. Алиса, стоя в толпе, нащупала руку Эмиля. Зеваки перешептывались, потом заговорили громче. Потом загомонили.
— Тише!
Безжизненное тело месье Гира опустили на тротуар, и тотчас же туда пробрался через толпу врач, пришедший к консьержке. Лицо месье Гира было восковым, жилет задрался, открыв полосатую рубашку и подтяжки.
Слышен был только звук лебедки, сворачивающий составную лестницу.
— Умер. Паралич сердца, — сказал врач, выпрямляясь. Его услышал только комиссар. Люди наклонялись
— Расходитесь! Дайте подъехать “Скорой”!
“Скорая” мыкалась позади всех, не зная, что делать, и осторожно маневрировала за спинами зевак, опасаясь двинуться ближе.
А Эмиль, напротив, подходил уже к третьему, ко второму ряду теснившихся людей, и его маленькие, живые глазки были похожи на буравчики.
Иногда пальцы Алисы сжимали его руку. Но он никак не отзывался на это. Он смотрел. Он хотел видеть все. Тело уложили на носилки, два человека подняли их.
— Эмиль! — едва слышно шепнула служанка. Он пристально, холодно взглянул на нее, словно удивившись, что она здесь.
— Что с тобой? Он отвернулся.
— Ты что, ревнуешь? Ты думаешь, что я… — И добавила с жаром:
— Этого не было! Мне ничего такого не пришлось делать, Эмиль, честное слово!
Она прижалась грудью к его плечу.
— Не веришь? Думаешь, я вру?
Он отстранился от нее, чтобы взять сигарету и закурить. Люди расступались. Машина “Скорой помощи” дала гудок перед тем, как тронуться. Поток машин снялся с места.
— Честное слово! — повторила служанка. В трех шагах от себя она видела витрину молочной лавки и хозяйку, ожидавшую ее. Инспектор шел впереди рассыпавшейся толпы, и Алиса прошла совсем рядом с ним, но он ей уже не улыбался. Лицо его было в испарине, брови нахмурены.
Все пристыженно разошлось. Консьержка семенила рядом с доктором, приговаривая:
— Я все думаю, не дифтерит ли это…
— Иду, иду! — крикнула Алиса, вбегая в лавку и убирая ведро и тряпку, брошенные ею на пороге. — Не могу же я быть сразу здесь и там!
В красной машине, несущейся к Парижу, пожарник рассказывал:
— Он так и обмяк у меня в руках, там, наверху, будто у него голова закружилась. Я тут же почувствовал — все, конец.
А в Вильжюифе суетился маленький человеческий мирок, на целых два часа опаздывая на работу.