Поморы (роман в трех книгах)

Богданов Евгений Федорович

— Чего пригорюнился? Вишь, как Густя старается для тебя! — сказал Дорофей Родиону.

Ефросинья и Густя то и дело меняли на столе кушанья.

Родион понял, что Дорофей забыл о недавнем неприятном происшествии со сплетней, и не обижался на кормщика.

— Жаль, не пришлось с вами идти, Дорофей Никитич, — сказал он. — Мама плоха нынче. Осенью отправлюсь на Канин.

— Не горюй! Сходим еще не единожды. Дорофей задумчиво улыбнулся, радуясь домашнему уюту и расположению к нему односельчан. Обычай проводов был соблюден. Завтра — в море!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Река

Унда, по которой выходило в море много поколений рыбаков, как северная неторопливая песня струилась меж неприютных пустынных в низовьях берегов в Мезенскую губу. В верховьях по берегам росли ельники, ближе к устью — лишь травы, болотные мхи да мелкий кустарник-стланик. В приливы река, разбавленная морской водой, раздавалась вширь, в отливы мельчала, обнажая песчаные отмели и островки.

Верстах в трех от села вверх по реке был низинный луг с ласковым и поэтичным названием Оленница. Когда-то в этих местах стадами бродили дикие олени. В свадебные дни хоры ухаживали за важенками [25] , пили воду из ручья, струящегося из тундры, отгуливались за лето. Когда они выбирались к реке, берег, как живой, шевелился от множества спин животных. Разлив узорчатых рогов напоминал заросли старого вереска.

25

Хор — самец-олень, важенка — самка.

Теперь диких оленей не стало. Ненцы сбили их в большие стада, и на берега они выходили в сопровождении пастухов и косматых полярных лаек.

В середине лета ундяне запасали на Оленнице сено для скота. А сенокосной поре предшествовала заготовка дикого лука. Огородничество в этих краях не прижилось: лето короткое, холодное, солнца мало, частые заморозки губили все на корню. А без овоща, без зелени здесь, поблизости от Полярного круга, легко можно заболеть цингой. Потому-то жители и заготовляли на зиму дикий лук, засаливая его, словно капусту.

Откуда и как он здесь появился — неизвестно. Вероятно, произрастал издревле сам по себе, как морошка или клюква, никем не сеянный. Перья тонкие, как молодой хвощ, жесткие, а луковки — величиной с дольки некрупного чеснока. На вкус — лук как лук. Он рос в изобилии, как в других местах по берегам растет трава-осока.

В последнее перед поездкой на покосы воскресенье Родион собрался на Оленницу за луком. С ним поехал Тишка, уже давно отдыхающий от школьных забот на каникулах, и еще вызвалась в поездку Густя.

Столкнули лодку на воду. Ожидая девушку, Родион нетерпеливо посматривал в сторону деревни, а Тишка, сидя в корме, надраивал суконкой блесну у дорожки.

Наконец появилась Густя с бураком за плечом, и не одна, а с Сонькой Хват. Сбежали по тропке, остановились у воды. На ногах сапоги, на плечах старенькие кацавейки, на головах косынки, у Густи — синяя, у Соньки — розовая с цветками-ромашками.

— Ладно, поехали! — Родион оттолкнулся от берега и сел в весла. Напротив него на банке — Густя и Сонька, за ним, в корме, — Тишка с рулевым веслом. Как только отъехали от берега, он принялся

разматывать шнур дорожки: Авось щучонка хватит!

Родион сначала греб сильно, рывками посылая лодку вперед. О борта плескались волны. Пригревало солнце. Вода блестела в его лучах, вспыхивала перламутром. Густя, закрыв глаза, подставила лицо солнцу, ласковому, теплому.

— Солнышко! — сказала она. — Так редко оно навещает нас!

Лодка ткнулась носом в кочковатый перегной берега. Все вышли из нее, взяв бураки.

Разбрелись по лугу, стали собирать лук. Девушки пели припевки:

Хорошо траву косить, Которая зеленая. Хорошо девку любить, Которая смышленая.

Потом сели отдыхать, перекусили. Тишка предложил Родиону пойти в лес, поискать удилищ. А девчата легли на траву.

— Любишь Родьку? — спросила Сонька с оттенком зависти.

— А чего же не любить? — улыбнулась Густя.

— Баской парень, умница. Хороший будет мужик в дому, — по-взрослому сказала Сонька и вздохнула. — А мне так пока не нашелся хороший парень. Нашелся — так бы полюбила! Уж так полюбила-а! Да не скоро найдется. Не баская я: вишь, курносая, в детстве оспой переболела. На лице, говорят, будто черти горох молотили…

— Не горюй. Ведь молода еще. Все, что тебе сужено, — твое и будет. — Густя вытянулась на траве и глубоко и шумно вздохнула всей грудью. — А давай-ка пошутим над парнями!

— Как?

Густя встала, осмотрелась. Ребят не видно.

— Ищи камень поболе!

Девушки нашли увесистый камень-голыш, вытряхнули из бурака Родиона лук, положили камень на дно и опять набили бурак зеленью. Попробовали поднять — вдвоем еле оторвали от земли.

— Велик камень, — сказала Сонька. — Надорвется парень.

— Ничего. Поглядим, сколько у него силенки.

Ребята вернулись без удилищ — лес мелкий. Родион поднял бурак, удивляясь его непомерной тяжести, взвалил на спину, только витая ручка заскрипела.

— Что-то тяжел сей год лук, — сказал он, поглядев на девчат. Те засмеялись.

— Не знаю, почему тяжел, — ответила Густя, отводя взгляд.

Родион молча подошел к лодке, поставил бурак и стал выгребать лук,

— Каменья возить домой ни к чему, — вывалил камень, снова собрал лук и внес бурак в лодку. Девушки переглянулись и запели:

Ой, под горку ноги ходки, Едет миленький на лодке. В лодке два веселышка, Весела беседушка.

2

Отмерцали тихие приполярные зори, отава на лугах потемнела, пожухла от непогоды. Скучные сентябрьские дожди назойливо царапались в избяные окна, низкие бахромчатые лохмотья облаков, гонимые восточными ветрами, волочили из океана серые космы влаги и туманы,

Рыбаки еще не вернулись с промысла. Те, кто оставался в деревне, сидели по избам, вязали сети из суровья, мастерили на поветях да в сараях к зимнему лову рюжи.